Имя на камне

— Да, конечно… Извините… — Шура опустила глаза. Но во всем ее облике, несмотря на сочувственное выражение лица, ощущалась едва сдерживаемая радость. Война кончилась — она снова дома.

— Хотите, я помогу вам собраться?

Галина Семеновна медленно покачала головой.

— Да посиди минутку хоть… Ну! Два слова. Ведь вместе с ней уходили…

Шура покорно присела, вздохнула, готовясь к тяжелому для нее разговору.

— …Не знаю я ничего, честное слово, тетечка Галя! На курсах вместе учились. Но ведь после этого вы видели Валю.

— Вот только видела… — вздохнула мать. — Прибежала, запыхалась, в одной гимнастерке, а уж октябрь был: «Мамочка, прощай!» — поцеловала — и обратно, на станцию.

— Помню! Это когда нас провозили мимо Алейска из Средней Азии в Барнаул. После курсов, осенью сорок первого. Мы же давали домой телеграммы, чтоб встретили! Но я знаю: ни вы, ни моя мама не получили их.

— Получили. Через неделю.

— Вот! Эшелон остановился — никого нет. Валька и меня подбивала: «Бежим, успеем!» Но ваш дом ближе к станции, чем наш.

Мать задумалась и, покачав головой, сказала:

— Верно, предчувствие было, что уже не увидит больше родного дома.

— Что вы?! Что вы, тетя Галя! Еще и вернется… И… и на свадьбе ее погуляем.

Конец этой фразы прозвучал неуверенно. Фальшиво. И Шура, почувствовав это, смутилась.

Мать смиренно кивала склоненной головой. Она все понимала — и эгоизм счастливой Шуры, желавшей, чтоб все радовались и всем было хорошо.

— Ну, дальше-то? — попросила мать.

— Вот и поехали. Сперва в Барнаул, оттуда в Москву. Недели две ехали… Долго! Стояли на станциях… А в Москве в театре были, на опере «Пиковая дама». Валюше очень понравилось. Она все напевала один мотив… или арию?

— Старой графини? — грустно улыбнулась мать.

— Точно! Как вы угадали?

— Ступай, Шурочка.

— Я, честное слово, ничего не знаю… Из Москвы нас направили на Волховский фронт. А там — разбросали. Кого в дивизии, кто при штабе остался, кого в десантные…

— Про нее-то что слышала?

Шура замолчала, сосредоточенно что-то вспоминая.

— Ой, сколько слухов было… Я не про нее, а вообще… Я так думаю — может, в плен попала? Но, честное слово, я…

Уловив растерянность во взгляде Шуры, мать задумалась: к чему эти ее нервозные, бесконечно повторяемые заверения, что ничего не знает? Она уже хотела было взять Шуру за руку, посадить рядом, твердо сказать: «Ну-ка, поговори со мной. Ты ведь вернулась, а она — нет», но вспомнила о Шуриной матери — ее-то и пожалела.

Шура ушла. Галина Семеновна надела очки, достала из комода пачку писем: развязала ее, села к самой лампе. Здесь были письма покойного мужа с фронта и безвестно пропавшей дочери, перечитывать эти письма было и грустное, и любимое занятие. И не так часто позволяла она себе это.

Галина Семеновна много лет работала в городской книжной лавке. Она любила вести беседы с алейскими любителями книг всех возрастов и особенно с ребятней, которая вечно здесь околачивалась, рассматривая выставленные книги с картинками. Шуру она помнила еще девочкой и, казалось, с ней-то уж могла поговорить обо всем откровенно. Но первая же встреча на вокзале, и Шурино смущение, и ее недомолвки привели лишь к тяжелым раздумьям. Она нарочно не пошла к Шуре на другой день — ждала, пока та сама явится.

И когда Шура в воскресенье пришла к ней, мать твердо решила выпытать у нее все до конца.

— Скажи, Шурочка, когда ты видела Валю в последний раз? — спросила она.

— В конце ноября сорок первого года, — тотчас ответила Шура, очевидно готовая к этому вопросу.

— Где?

— Там, на Волховском фронте. — Тут она запнулась, но затем, прямо глядя в лицо Галине Семеновне, прибавила: — Но она уже была не в армии.

— Как это?

— Точно не знаю, тетя Галя. Она была не в военной форме, а в этой, в ремесленной… Черная шинелька, ушанка со значком. Я удивилась и спросила ее: «Валька, тебя что — демобилизовали?» Она засмеялась: «Мобилизовали».

— Засмеялась? А как? Она, бывало, и с обиды смеялась, чтоб не заплакать, не заметила? — спросила мать.

— Нет, тетя Галя, обиды не заметила — смеялась весело, заливчато.

— Ну-ну, дальше-то?

— Разбежались… Я спешила, и она тоже. Поговорить не удалось. А после я узнала, что некоторых наших девчат передали в НКВД… Тут уж я начала соображать: на радистов всюду был голод. Возможно, и ее… Больше я Валю не видела.

Мать медленно кивала, потом вдруг твердо взглянула Шуре в глаза, не давая ей уклониться от прямого ответа:

— И это все, что ты знаешь?

— Тетя Галя, клянусь! Больше я ее не видала.

— Кто другой видел? Где?

И Шура, с оговорками и заверениями, что все это, может, и выдумка, рассказала, что один солдат из их части попал в плен, но вскоре бежал, вернулся к своим. Он-то и рассказал, что будто бы около деревни Лампово видел Валю. У Лампово их партия делала привал. Строгости особой не было, место открытое, не убежишь… Позволили подойти к речке, помыться. И будто бы там у берега этот солдат заметил Валю, которую знал по прошлой совместной службе.

— Она с другой группой пленных была? — спросила мать.

— Нет. Она отдельно… Сидела на корточках, мыла лицо. Заметил, что лицо ее было в ссадинах…