Императорский покер

Противники уважали его, называя "рыжеволосым львом". Французские солдаты обожали "Рыжика", сам же он в написанной для них инструкции поместил слова: "Нашим солдатам необходимо объяснять причину каждой войны. Только лишь тогда мы можем ожидать от них чудес храбрости, когда наступательная операция оправдана. Несправедливая война отвратительна для характера истинного француза".

В первой половине российской кампании маршал Мишель Ней, герцог Эльхингенский (за проведенную с неслыханной храбростью, в парадном мундире, со всеми звездами, атаку через мост у Эльхингена в 1806 году), командовал авангардом Великой Армии, занимавшимся погоней за неприятелем. В каждом сражении он стократно заслуживал креста Почетного Легиона, только император не давал ему этих крестов по той причине, что Почетный Легион у Нея был уже давно, а если бы всякий раз ему вешали крест за каждый героический поступок, то перед Смоленском его нельзя было бы видеть за грудой металла. В ходе штурма Смоленска он покрыл свое имя очередными лаврами, все время сражаясь в первых рядах.

В ходе этого похода "бог войны" только лишь раз рассердился на Нея. Случилось это в самый канун наступления на Смоленск, 15 августа. Этот день был годовщиной рождения императора, и Ней, с помощью Мюрата, почтил эту дату залпами из ста орудий. Наполеон отругал его за растрату пороха, но когда узнал, что это был захваченный в течение вчерашнего дня русский порох, перестал хмуриться.

У Александра тоже имелся свой козырный туз, которого тоже звали Михаилом. В руку он взял его поздно, но лучше поздно, чем никогда.

Покинув Смоленск, Барклай де Толли отступал в соответствии с планом. Наполеон все так же мечтал о том, что русские проведут с ним генеральную битву: в Дорогобуже, в Вязьме, в Гжатске, но де Толли останавливался в этих местах ненадолго, и всякий раз от сражения увиливал. Подобная игра в кошки-мышки с тактической точки зрения могла быть весьма умной, но вот с точки зрения эмоций для русских это было ужасным позором, который усиливался с каждым шагом назад, в глубины Матушки России. Наиболее разумные люди в штабе Александра понимали выгоды, исходящие из плана избегания сражений, но большинство при виде этого "подлого бегства" постепенно переходило из состояния раздражения в безответственный гнев. Высшие сферы России чувствовали себя униженными. Вновь прозвучали угрозы в адрес царя, а военного министра, ненавистного "немца Барклая", открыто ругали и называли изменником. Атаман Платов после Смоленска откровенно рявкнул тому в лицо:

— Вот видите, я ношу обыкновенную шинель. Никогда уже я не надену российский мундир, поскольку теперь он стал символом позора!

Все эти антибарклаевские настроения подпитывал и второй русский военачальник, Багратион, который писал в Петербург: "Господин военный министр ведет незваного гостя прямиком в Москву!".

Хочешь — не хочешь, под давлением общественного мнения, демонстративно "умывая руки", царь сменил главнокомандующего. В конце августа этот пост старый стреляный заяц Кутузов. Александр терпеть его не мог, постоянно считая виновным в аустерлицком поражении, но у него не было выбора, так как, во-первых, Кутузов был единственным в российской армии военачальником высшего ранга с чисто русской фамилией (только лишь такое назначение могло вызвать в обществе минимальное доверие), а во-вторых потому, что, по всеобщему мнению — во всей России не было солдата лучше Михаила Кутузова (Наполеон гораздо выше ценил Багратиона, и, похоже, за дело), так же, как во всей Великой Армии не было к этому времени лучшего воина, чем Мишель Ней.

Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов (1745–1813), участник многих военных кампаний, был одним из наиболее любопытных персонажей эпохи и одним из величайших счастливчиков. Под Очаковом ружейная пуля вошла ему в голову через висок, прошла через "sinus frontalis", по пути повредив глаз, и вышла через второй висок, оставив Кутузова в живых. С той поры у Кутузова был всего один глаз, но это ни в коей мере не уменьшило его способности замечать красивые личики. Чтобы мы могли получше узнать этого обожателя озорных дам (полек в особенности), приведу о нем несколько мнений. Доктор Франк, 1809 год:

"Жизнь его к этому моменту насчитывала уже шестьдесят четыре года; был он полным, и силы его уже начинали слабеть. Среднего роста, обхождение его было вежливым, он превосходно говорил по-французски и по-немецки. Неустрашимый на поле боя, он был изумительно милым и учтивым в свете. В особенности он любил общество женщин, к которым, несмотря на существенный возраст, он всегда испытывал слабость (…) Он открыл для публики сад при своем дворце, а над воротами приказал поместить надпись: "Кто входит в мой дом — оказывает мне честь; кто приходит в мой сад — доставляет мне удовольствие".