Императорский покер

Вскоре после выхода из Москвы, под деревней Городня, казаки неожиданным наскоком застали свиту императора врасплох, и только лишь лихая атака польских шеволежеров спасла монарха от позорного плена или даже смерти. Дважды тем же самым способом поляки спасли Мюрата, которого — как всегда одетого в сказочные одеяния — казаки принимали за «французского царя». В конце концов, уже вся Великая Армия знала, что на казаков — одним лишь внешним видом, самим своим названием вызывавшим страх (на окрик: “Les cosaques!” отзывом было: “Sauve qui peut!” («Спасайся, кто может» — фр.)) — единственным бичом божьим являются поляки. Того, что польское, казаки не имели права коснуться. Шеволежеры Ержмановского, потеряв в стычке с казаками одну конфедератку (уланку), несколько раз ходили в атаку, чтобы вернуть ее обратно — и добились-таки своего, с боем вернули. Конфедератку!

[117]

Над рекой Черничная казаки, гонящиеся за Мюратом с криками: "Сегодня от нас уже не убежишь, царь!", заметили, что "царь французов" укрылся в каре 2-го полка надвислянской пехоты. Они продолжили мчаться вперед, но теперь уже медленнее, как вдруг… Пускай о том, что произошло дальше, расскажет стоявший в каре капитан Брандт ("Мемуары польского офицера"): "…видя, что мы не стреляем, они притормозили и остановились на расстоянии в 50 шагов. Наступила тишина, прерываемая лишь фырканьем лошадей. Вдруг раздалась команда, и русские, завернув вправо, шагом отъехали. Мне никогда до сих пор не доводилось видеть ничего подобного, разве что во время мира на поле для выездки". Так можно ли удивляться, что воины многих национальностей "Армии Европы" (охотнее всего, голландцы) платили большие деньги за мундир или хотя бы фрагмент польского мундира, после чего переодевались в него, зная, что уже один вид этих цветов парализует казаков?

Участник этой кампании, шеволежер из знаменитого гвардейского полка легкой кавалерии ("сомосьеррцев"), Иоахим Хемпель, в старости, в 1863 году, вспоминал, с печалью глядя на то, как казаки бьют повстанцев:

— В мои времена достаточно было казаку кулак показать, и он уже удирал!

Элита кавалерии тающей Великой Армии — польские легкие кавалеристы — была овчарками для бегущей орды каторжников мороза, это они охраняли умирающее стадо от волков. Время от времени Наполеон тихо бросал:

— Поляки, идите-ка поглядеть.

И горстка лехитов (lech = поляк) шла в бой, словно в танец, когда же она начинала "глядеть", казаки рассыпались в паническом бегстве, устилая снежную пустыню десятками трупов.

Сзади же танцевали два Михаила, поскольку арьергардом, удерживавшим отряды Михаила Кутузова, командовал не сломленный до самого конца князь Москворецкий[118]

, великий Мишель Ней. Вспоминает Сегюр: "Душой Армии, воплощенным в тело символом ее победных традиций, вне всяких сомнений, был маршал Ней! Товарищи мои, а так же вы: союзники наши и враги! Взываю к вам, чтобы вы все это засвидетельствовали! Отдадим надлежащую честь памяти несчастного героя! (…) Начиная с Вязьмы, Ней прикрывал отступление, которое покрыло черным крепом траура тысячи семей, его же окутало бессмертной славой! (…) Чувствуя, что необходима жертва, и что именно он должен быть пожертвованным на алтаре отчизны, Ней, не колеблясь, принял опасную миссию, доверенную ему императором".

Чтобы исполнить эту миссию, Ней не мог обойтись без поляков — они были его глазами и руками, а с Пшебендовским[119] он даже негласно заключил договор, что если бы им грозил плен, тогда один другому пальнет в голову!

16 ноября, под Красным, корпус Эжена Богарне потерял десять тысяч человек, пробиваясь сквозь массы обнаглевших русских. Наглость перед лицом "бога войны" стоит многого. На следующий день император, пешком, с посохом в руке, повел батальоны Старой Гвардии на помощь Даву и Нею, разбивая превосходящего во много раз противника. Когда его просили не подвергать себя опасности, Наполеон ответил, что уже слишком долго играл роль императора, и что самое время опять стать генералом. Этот его ход спас Даву, зато Ней был отрезан.

Только князя Москворецкого не напрасно называли «рыжим львом». Первая попытка пробиться через кольцо противника закончилась ничем. Вечером Ней приказал разжечь костры, имитируя обоз, и улизнул в сторону Днепра. Он мог бы бежать и сразу, только это не было в стиле Мишеля Нея. Он дал солдатам три часа на сон — эти три часа были последним шансом для собиравшихся отовсюду беглецов. А в полночь они начали переправу: гуськом, по крошащемуся льду. Пытались перетащить и повозки с ранеными и женщинами, но лед не выдержал, и большую часть несчастных поглотила пучина. Ней перебирался последним, спасая тонущих.