Императорский покер

Посол Советов, вручая польским товарищам протест по поводу "Императорского покера", не знал, что тем самым вручает мне награду. Поскольку сам я счел его литературной наградой от советского правительства. Вот от правительства ПНР я бы награды не принял. Впрочем, один раз и действительно не принял. А они и не настаивали. Перед вручением правительственных наград с кандидатами на лавровый венок проводились консультации. Один раз я отказался, и больше предложений не поступало. Приглашениями на ежегодные встречи творцов культуры с жандармами культуры тоже принудительно воспользоваться не требовалось — меня приглашали дважды, оба раза я не выбросил эти приглашения в корзину (их я храню для возможных внуков), но и самими приглашениями тоже не воспользовался, так что приманивать меня перестали. Зато я всегда участвовал, то есть — принимал участие в каждом из таких токовищ с помощью телевизора Thomson с кинескопом PIL (“Precision in Line”). Любил я ежегодно приглядываться к этому радостному кругу, порадоваться теплой атмосфере, увидать всех этих хозяев с громкими должностными званиями (сегодня все они в отставке, на свалке истории) и их гостей с громкими именами с Парнаса (сегодня они в сенате, в сейме и в эстрадном антикоммунизме — то есть, в топе истории).

"Императорский покер" попортил настроение многим титулованным функционерам тех лет. Беспрецедентная реакция Кремля вызвала грозу с молниями, terramoto (землетрясение — ит.) и град матерных слов. На красном ковре марки OPR (отдел пропаганды?) встали по очереди Лучший и директор издательства. А вызывал их на ковер вождь пропаганды и культурной политики ПНР, прославленный упырь из Центрального Комитета, переполненный холерическим характером и эстетическими вкусами а-ля Хрущев, равно как и призванием к цивилизаторской миссии а-ля Жданов[136]

. Я ужасно сожалею, что не знаю его диалога с Лучшим, так как мое знание латыни наверняка серьезно бы улучшилось. Зато мне известен его диалог с генеральным директором издательства. Разговор этот начался с невыполнимого приказа: упырь приказал немедленно убрать книгу из продажи и уничтожить весь тираж. Директор объяснил, что это, как раз, может быть затруднительным, поскольку весь тираж (60 тысяч экземпляров) был продан в течение полутора десятков часов и теперь находится в жилых помещениях, а не в книжных магазинах.

Я отдал бы большие деньги за содержание ответа польских властей на советскую ноту. Можно было слышать самые различные его версии. Одна из них говорила, что все было "тики-ток", ответ был дан достойный и хитроумный, поскольку основан был на классиках приблизительно в таком вот стиле: "Польская сторона считает пункт 4 недоразумением, так как уже товарищ Владимир Ильич Ленин в томе (таком-то и таком-то) собрания сочинений, на странице (такой-то и такой-то) признал Кутузова и Суворова "представителями царского империализма". Ben trovato (нашлись хорошо — ит.), если только это правда. Ну а если только сплетня — тем более.

Потом несколько месяцев царило спокойствие, если не считать безумных цен на черном рынке за книгу, которую, в конце концов, было попросту не достать. Чем больше и громче шли слухи о скандале (а сплетни продолжались, потому что аппаратура, глушившая вражеские радиостанции, работала не на все сто процентов эффективно) — тем в большей степени мода заставляла иметь в доме "первую книжку, в отношении которой СССР подал официальный…" и т. д. Никогда больше в жизни у меня более не случались такого рода визиты, как тогда. Секретарь Воеводского комитета ПОРП с запада страны прислал специального курьера с предложением заключить сделку: курьер устно передал мне лестное послание от своего capo

, а в руках он держал талон на приобретение автомобиля, который обменивался на один (прописью: один) экземпляр "Императорского покера". — Вон! Мне казалось, что все это мне снится, но из заблуждения меня вывел другой звонок в дверь. В них стоял очередной проситель. Это был человек (для особых поручений) директора дома моды. Этот сделал следующее предложение: за один экземпляр "Императорского покера" пан директор оденет с головы до ног любую указанную мною даму. Ни одной голой дамы поблизости не было, так что — вон! О телефонных звонках даже не упоминаю. Как же сладко быть грамотным… Понимаю, что сегодня все это звучит словно концерт чокнутого барда (того самого, что о "железном Волке"[137]), только весь этот дадаистский цирк для меня и для моих знакомых, шутить для которых было второй натурой, был тогда шокирующей потехой:

— Старик, Брежнев, случаем, не присылал к тебе адъютанта с талоном на Львов за один-единственный экземпляр твоей книжки?