Поскольку Россия намеревалась тогда не просто тронуть, а проглотить нашу землю и "с ходу" овладеть Западной Европой (точно так же, как этого хотел Ленин в 1920 году) — должна была вспыхнуть война, которой русские историки и их верные польские ученики дали имя "наполеоновской агрессии". Сам Наполеон этого столкновения не планировал, он делал все возможное, чтобы его избежать, все его дипломатические усилия я описал в "Императорском покере". И чем сильнее он старался, тем больше русские воспринимали это как его слабость. И они приняли неотвратимое решение. Гигантскую мобилизацию русских армий заметила польская разведка, а подробный план российского наступления на запад (под кодовым наименованием "
Полемизировать со мной было не слишком удобно, так как нельзя было подвергнуть сомнениям документы. Среди всего прочего, я процитировал письмо царя, в котором он пишет, что завоевание Западной Европы должно получиться "
Для советской пропаганды это было вопросом оскорбленной чести. Мало того, что советским напомнили, что поляки с помощью французов били российскую армию, захватили половину России[133]
и вошли в Кремль, и что лишь наиболее суровая с беспамятных времен зима[134] разрушила этот успех, но, вдобавок ко всему, советским людям припомнили о плане с кодовым именем "Не скрою, что это застало меня, как и правительство ПНР, врасплох. Но в себя я пришел быстро. Особенностью нашего братского лагеря было то, что он привык к science fiction, неожиданность была нашей лагерной специальностью. Уже сам факт, что KDL (krajе demokracji ludowej = страны народной демократии) держались годами, несмотря на экономические извращения, должен был изумлять даже Провидение. Неожиданностью это было для всех, но потом каждый как-то привык, и теперь неожиданностью стал крах коммунизма (то есть, месть трупа убийце — так называемая "загробная месть" — ибо это убитая коммунизмом экономика отомстила за себя).
У большевистских неожиданностей всегда имелось много случаев обратной связи. Помню, насколько я был изумлен, когда звезда самого паршивого из всех эсбекских каналов на нашем радио (прославленного «Первого») смылся в Америку, чтобы оттуда бороться с польской коммуной. И еще более я был изумлен, когда антикоммунисты приняли неофита в свои ряды без какого-либо сопротивления: восхваляя его, обожая и записывая в святые. А уж более всего я был изумлен, когда коммуна пыталась меня заставить (через деканат, ректорат и министерство), чтобы я поставил оценку родственнику этой звезды. Вот тогда я вообще перестал понимать что-либо. Ничего я этому "студенту" не зачел, поскольку тот не приходил ни на семинары, ни на лекции (ни разу не был), но ему и так выдали диплом, когда же я спросил, на каком основании — в деканате мне объяснили, что "