Императорский покер

Общепринятые представления о Наполеоне тиражируют односторонний образ "вождя". А ведь этот человек был выдающимся математиком (замечательный историк, Людовик Маделен, назвал его "Предводителем математиков") и законодателем (Наполеоновский Кодекс, на котором и до сих пор основаны европейские законы, был им составлен лично). В военный поход на берега Нила он взял несколько десятков ученых различных специализаций и основал в Каире Научный Институт, который мы обязаны благодарить за "открытие древнего Египта" (Керам). С выдающимися астрономами того времени, Лагранжем, Лаландом и Лапласом, он обсуждал наиболее сложные проблемы из их области, восхищая их пониманием сложностей этих задач. Количество существенных изобретений, сделанных в эпоху Первой Империи является абсолютно рекордным, принимая во внимание их отношение к периоду, когда эти открытия и изобретения были сделаны (десять лет)

25 декабря 1797 года генерал Бонапарт был принят в секцию механики Французской Академии. И вот этот исхудавший юноша, который парочкой пинков своего военного сапога очистил Италию от австрийцев, и которому все теперь с поклоном уступают дорогу, с покорностью склоняет голову перед честью, которой он удостоился. Он делает это как влюбленный перед любимой, ибо наука является его величайшей, самой нежной любовью, только знанием можно ему импонировать (в будущем он несколько раз с печалью повторит, что судьба заставила его отбросить научные амбиции). В день номинации со всей скромностью он пишет в благодарственном письме, что в отношении своих ученых коллег он "долго еще останется учеником".

Когда генерал превратился в императора, эта почтительность по отношению к науке не уменьшилась ни на волосок. В момент вхождения в двери Академии монарх превращался в незаметного члена механической секции, а когда как-то раз он опоздал на какое-то из заседаний, и все стулья уже были заняты, тогда он, император французов, король Италии, повелитель половины континента… остался стоять (sic!), поскольку — как заявил сам — "перед наукой мы все равны". Конечно, все это можно объяснить желанием порисоваться, но может ли кто привести другой пример подобной "рисовки" во всей истории?

1806 год. Наполеон появляется в Торуни, и первыми же словами в адрес городских властей были:

— А есть ли у вас памятник вашему замечательному земляку, Копернику?

Это доказательство пренебрежения к функционирующей уже тогда прусской пропаганде относительно, якобы, немецкого происхождения Коперника поляков изумило. В Польше тогда повторяли стишок о Копернике, написанный одним из учеников Богомольца[13]:

"Говоришь ты, что Солнце стоит, а Земля вокруг мчится.Когда писал это, либо пьян был, либо в лодку с друзьями садился".

Узнав, что все оставшиеся от Коперника памятные места находятся в ужасном состоянии по причине заброшенности, император разгневался и приказал отреставрировать их все за собственный счет. Верно биограф Коперника, Иеремия Васютинский, назвал Наполеона "пионером культа Коперника в Польше"[14].

Александр, которого Лагарп накачал республиканским демократизмом, радикальными статьями Локка и Руссо, начал весьма похоже — да что там, антимонархически! В проведении внутренних реформ ему должен был помочь созданный приятелями-фанатиками (Чарторыйский, Строганов, Кочубей и Новосильцев) "тайный кабинет", называемый так же "Комитетом общественного спасения". Они освободили многих ссыльных, провели реорганизацию системы администрации и права, облегчили жизнь барщинным крестьянам, перевернули вверх дном публичное просвещение, подчинив школьное образование университетским кураторам. Но, за исключением последнего (появилось несколько новых университетов) — все остальное вошло в жизнь лишь частично, очень часто: всего лишь на бумаге или навязано царем самым жульническим образом. Например, новый конституционный уклад, который должна была получить Россия, в соответствии с намерениями Александра был составлен таким образом, чтобы стать эффективной ширмой для самовластного тоталитаризма. Биограф Александра I, Морис Палеолог, определил это следующим образом:

"В глубине души он вовсе не либерал, скорее, мечтатель, чтобы стать таким. Его гуманитарный либерализм плавится в абстрактных и туманных формах свободы. Так что, если он намеревается дать России новый уклад, он тут же оговаривает, что никакие правомочия предыдущей власти отменить нельзя, поскольку этого ему не позволяет династическая гордость и его собственное величие. Ему не хватает будничной помпезности двора, в которой он превосходно бы себя чувствовал".