Императорский покер

"Постоянно чуткое внимание и несравненная память подпитывали в нем жаркое воображение, которое беспрерывно готовило политические и стратегические планы, и которое освещалось, в особенности по ночам, неожиданными вспышками вдохновения, аналогичного вдохновению математика и поэта. Постоянное напряжение ума изолировало его от всех тех, которые испытывали отвращение к усилию и размышляли лишь о праздности да утехах (…) благородной была его страсть, познать и понять все; как человек рационального и философского XVIII века, он не останавливался только лишь на интуиции, но всегда опирался на знание и понимание" ("История Франции, том II, Варшава 1969, из части, написанной Ж. Лефевром).

"Величайший человек действия, которого знает история, благодаря несравненной силе воли и военному гению, из скромных начал вознесся на позицию творца могущественной державы современной эпохи и повелителя Европы. Великий как вождь, столь же первоклассные способности он проявил в качестве администратора и законодателя; всесторонний и неутомимый работник, сну он отдавал всего лишь 4–5 часов в сутки"[18] ("Большая всеобщая иллюстрированная энциклопедия Гуттенберга", том XI).

"Духовный образ Наполеона удается воспроизвести с трудом, ибо, как говорит Тен: "Он находился за пределами всяких мер, только еще более удивительный — не только за пределами линии, но и за рамками. По причине своего темперамента, инстинктов, способностей, воображения, в результате действия собственной морали, страсти, казалось, он был слеплен где-то в ином месте, создан из другого материала, чем остальные его сограждане и современники. Наполеона характеризует сила ума, гигантская память, сила воли, трудолюбие, проницательность, отвага (…) Если величие людей измеряется силой разума и силой характера, в истории нет титана, с которым Бонапарт не мог бы сравниться. Он был деспотом, правил народами Европы, как только хотел, но в то же самое время он был герольдом революции, демократизма, равенства, для миллионов он был легендарным героем, который должен мечом ввести справедливость на земле. В закостеневшую Европу вместе с собой внес он могучие течения, пробуждал из летаргии заснувшие народы, открывал новые цели и пути (…) Воля его и интеллигентность практически сравнивались с его воображением, которое само по себе было безграничным" ("Всеобщая Энциклопедия Ultima Thule", том VII, Варшава 1935).

"Наполеон до неслыханных размеров расширил те понятия, которые до него считались наиболее дальними границами человеческого разума и энергии" (лорд Роузбери "Napoleon — the last phase", Лондон 1900)[19].

В свою очередь, российский самодержец:

"Лишенный гражданской отваги, с надломленной волей, деятельной лишь посредством временных усилий, вечно запутавшийся в сети противоречивых намерений и обязательств, по необходимости лживый, зато он выработал в себе редкое искусство маскировки и притворства, обмана других людей" ("Большая Всеобщая История" Тшаски, Эверта и Михальского, том VI, Варшава 1936, из части, написанной Марианом Кукелем).

"Насколько Екатерина II представляла собой идеальный тип мужественности в политике, в последовательности, даже в лицемерии, настолько Александр I представляет собой идеальный тип женственности. Он представлял все те черты, которые мы, справедливо или несправедливо, приписываем женщинам, а именно: он менял собственное мнение в зависимости от того, с кем разговаривал, и всегда склонялся к заключениям своего собеседника, никогда он не любил и не умел сопротивляться убеждениям иных людей. Свои собственные мысли он прятал, постоянно увиливал, словно бы страдал недостатком решительности (…) Он не выносил более сильных, чем он сам, индивидуальностей, и все же считался с ними, льстил им и соблазнял" (Станислав Мацкевич "Был бал", Варшава 1961).

"На личность будущего правителя, вне всякого сомнения, повлияло и его участие в трениях между отцом и бабкой, что деформировало характер великого князя, обучало двуличию, скрытности и чрезмерной осторожности, только усугубляло отличавшую Александра нерешительность (…) Он не был выдающимся политиком и не умел последовательно реализовать принятые планы. Зато он искусно лавировал между различными придворными группировками, используя их борьбу для укрепления собственной, весьма часто шаткой позиции" (Ежи Сковронек "Антинаполеоновские концепции Чарторыйского", Варшава 1969).

"Глупец-клеветник, капризный и непредсказуемый интриган, религиозный маньяк, сладкий языком, но фальшивый сердцем циник; ему грозит сумасшествие, как и Павлу, у него нежная плоть, но он плохо слышит, красиво свищет у фортепиано, страстно играет в лото, держит пари с дамами, кто быстрее переоденется. В физическом плане неутомим (…) иногда заставляет своих танцовщиц делать до сорока поклонов в одном танце. Его ужасно заботит внешний вид, и он старается, чтобы белые генеральские панталоны на нем походили на мраморные" (из донесений агентов тайной австрийской полиции во время Венского конгресса: Станислав Василевский "У госпожи княгини", Краков 1958).