Императорский покер

Вновь ему необходимо было спешить. Он предложил царю незамедлительное рандеву, в ходе которого "мировые вопросы будут решены так, чтобы в течение четырех лет можно было жить абсолютно свободно". Но так случилось, что у царя в Финляндии дела шли не лучше, чем у французов в Испании, поэтому он сдвинул встречу на конец сентября. В качестве места съезда был назначен Эрфурт, маленький, покрытый патиной времени городок на реке Гера, неподалеку от Веймара.

Петербургский и павловский дворы восприняли согласие императора на эту встречу как самое обычное харакири. Все помнили о том, что Бонапарт заманил в Байонну и пленил правящее испанское семейство, и в атмосфере всеобщего испуга то же самое обещали и Александру. Мать написала ему с дачи в Гатчине, не скрывая слез: "Дорогой Александр, мои слова будут осуждать тебя, как и меня осудит Бог перед своим высшим судом (…) Александр, ты погубишь свою империю и свою семью! Остановись, пока еще есть время! Помни о чести, о просьбах и мольбах матери! Остановись, сын мой!".

Александр знал, что опасения его окружения безосновательны. Как правило, он не посвящал Марию Федоровну в свои замыслы, но на сей раз, желая оттереть ее слезы, он решил приоткрыть краешек тайны в письме, написанном в конце августа: "Мы делаем вид, будто бы желаем усилить перемирие, чтобы усыпить бдительность союзника. Таким образом, у меня появится время, и я смогу и дальше готовиться…".

Любимой сестре Екатерине он пояснил это более подробно: "Бонапарту кажется, будто я глупец, но хорошо смеется тот, кто смеется последним!".

Своим же министрам он сообщил:

— Иду проложенным путем со всей стойкостью.

Коленкуру он сообщил следующее:

— Пускай месье передаст своему монарху, что тот может на меня рассчитывать, как и на вас, и пускай он сделает из этого соответствующие выводы. Если кто-либо только попытается выступить против нас, сразу же получит по лапам так, что приятно будет поглядеть!… Так что: в конце сентября в Эрфурте, а результаты — зимой!

Тут он попал в десятку: Наполеон и впрямь мог рассчитывать на Коленкура в той же самой степени, что и на царя Всея Руси. И по лапам за это получил так, что приятно было поглядеть!

Александр покинул Петербург 14 сентября и спешил в Эрфурт "быстрее курьера". Правда, это не помешало ему на пару дней задержаться в Кёнигсберге, где находилась красавица Луиза. Фридрих Вильгельм нашептывал ему на ухо предостережения в отношении Бонапарта:

— Заклинаю, берегитесь его, Ваше Императорское Величество, будьте настороже, что бы он не говорил!

Что нашептывала Александру на ухо королева — мы не знаем, хотя, собственно, все тогда знали, и даже "приятель Александра, Коленкур, после одной из встреч царя с Луизой позволивший себе в салоне княжны Долгорукой возмутительную бестактность, известную нам из письма Жозефа де Местра к шевалье де Росси:

— Неужели это такая тайна, что королева Пруссии посещает царя в его спальне[88]?

27 сентября 1808 года оба "брата" увиделись снова. Александр ехал в экипаже со стороны Веймара, Наполеон выехал ему навстречу из Эрфурта и, увидав царский кортеж, помчался галопом. Оба "брата" бросились друг другу в объятия, сердечно расцеловались, сели на коней и рысью направились в сторону Эрфурта, мило беседуя один с другим.

Так начался этот европейский конгресс, уступивший в XIX столетии своим размахом и богатством только лишь Венскому Конгрессу. Это была истинная сходка коронованных голов, которые должны были глядеть спектакль и восхищенными криками встречать побратавшуюся пару "великанов". Четыре короля, тридцать четыре удельных и родовых князей и герцогов, бесчисленное количество дипломатов, маршалов и вассалов. Не хватало лишь перепуганных правителей Англии и Пруссии. Те, кто прибежал на сборище, катались в пыли у ног обоих императоров и умоляли подарить улыбку, выпрашивали дотации, квадратные километры, опеку и жалость; этот чудовищный сервилизм подчеркивают все историки эрфуртского съезда. Бонапарт относился ко всей этой псарне так, как она того и заслуживала. Всего один пример — реакция н вмешательство в его разговор Максимилиана Иосифа Виттельсбаха:

— А ты, баварский король, заткнись!

К Александру же Наполеон относился, словно к любовнице. Каждый день балы, пиры, приемы, конные прогулки, празднования, охоты; Европа вновь раскрыла рот от изумления. И так в течение восемнадцати дней. Эрфурт в цветах и в иллюминациях; приветственные крики толп и армии, "Да здравствует император Наполеон!", "Да здравствует император Александр!", шествия, ревю, аудиенции, танцы, маскарады, небольшие оргии с дамами "не слишком строгого нрава" (это уже Константин, Мюрат и Иероним со своей компанией), тысячи свечей в канделябрах, сотни петиций в дрожащих руках, десятки транспарантов на стенах, один глупее другого, а самым глупым был такой:

"Ежели бы Сын Божий должен быть явлен нам,Господь наверняка сотворил бы его Наполеоном".