Императрицы

— Владыко Господи Вседержителю, — вдохновенно вполголоса говорил священник, — исцеляй всякий недуг и всякую азю, Сам и сию днесь родившую рабу твою Великую княгиню Екатерину Алексеевну исцели и возстави ю от одра, на нем же лежит…

За ширмами разговоры стихли. Священник кончил молитву, дал еще раз поцеловать крест Великой княгине и прошел к государыне. Они зашептались. Государыня говорила едва слышно, священник шептал громко:

— Обычно, в осьмый день, Ваше Величество…

— Только молитву во еже назнаменати отрока, — быстро проговорила государыня.

— Как повелите… Имя как?..

Государыня говорила так тихо, что Екатерина Алексеевна не слышала ее ответа. Она удивилась, что ее не спросили ни о чем, ее ребенком распоряжались помимо нее, как хотели. За ширмами засуетились, передвигали кресла, потом стало слышно, как священник читал молитву:

— Господи Боже наш, Тебе молимся и Тебе просим, да знаменуется свет Лица Твоего на рабе Твоем Павле и да знаменуется Крест Единороднаго Сына Твоего в сердце и в помышлениях его во еже бегати суеты мира, и от всякаго навета вражия…

Екатерина Алексеевна с трудом соображала, что происходит. Значит, у нее сын Павел… Павел, наследник престола после его отца Петра Федоровича — Павел Петрович… А она?.. Она теперь — ничто. Никто ее ни о чем не спрашивает, ей даже не показали ее сына. Она приподнялась на подушках и заглянула за ширмы. Государыня приняла от бабушки уже спеленутого младенца и торжественно понесла его из спальни, за ней пошли священник, Великий князь, Шуваловы, фон Дершарт, Владиславова побежала угодливо открывать двери. Великой княгине стало страшно и горько, она подняла глаза к потолку. Как все это случилось, что все, о чем она столько мечтала и думала, оказалось разбитым, где же ее тетя, которая, казалось, ее так любила?.. Где ее муж, где ее сын?.. Сын?.. Не может быть!.. Что же случилось?..

Вдруг гулко и громко, так, что задребезжали стекла в окнах и зазвенели подвески на свечах, раздался густой пушечный выстрел.

Так вот оно что случилось: «России пожеланный наследник родился. Это она, Великая княгиня Екатерина Алексеевна, его родила. Где он, где же он?.. Я хочу его видеть!..» Великая княгиня крикнула, но никто не отозвался на ее зов. Она лежала одна в душной комнате, где пахло ладаном и лавандой.

Мерно и долго били пушки, и каждый их удар страшною болью отзывался в голове и в самой душе Великой княгини.

Наконец пришла Владиславова. Великая княгиня попросила ее помочь ей сесть в кресло и перевести ее в ее постель.

— Мне здесь неудобно, — жалобно и капризно говорила Великая княгиня. — От окна дует. Мне холодно. Сыро. Жестко…

От Владиславовой пахло вином.

— Не могу, Ваше Высочество… Не смею-с… Бабушка не приказывали трогать вас…

— Где Адриана Карловна?.. Позовите сюда Адриану Карловну…

— Они-с при ребенке.

— Покажите мне ребенка… Дайте мне пить. Я так хочу пить…

— Без бабушки никак сие невозможно-с.

Великая княгиня не настаивала. Она знала упрямство своей горничной. Она лежала на спине. Затылок неловко упирался в жесткие подушки. Пальба продолжалась. Каждый выстрел был новым мучением, и конца, казалось, им не будет. Штора на окне бледнела — новый день наступал. Холодом тянуло от окна. Нога от бедра и до щиколотки ныла от ревматизма и мешала уснуть. За дворцом по улицам и по двору гремели кареты. По Фонтанке лодки шли, и мелодичен был ритмичный всплеск весел. Петербург съезжался ко дворцу принести поздравления с радостным событием. Великая княгиня одна оставалась вне этого события. Ею никто не интересовался. И так прошло три часа. Стал день. Через поднятую Владиславовой штору было видно серое небо и деревья сада с редкими желтыми листьями на черных сучьях.

Гофмейстерина Шувалова в парадной, красной шумящей робе, с громадными фижмами, счастливая, расфуфыренная и, Екатерине Алексеевне показалось, хмельная пожаловала в горницу к роженице. Екатерина Алексеевна пожаловалась ей на все свои неудобства.

— Боже мой, — воскликнула Шувалова, — да вас так могут совсем уморить.

Но и она не решилась что-нибудь предпринять без бабушки. Шурша платьем и задевая фижмами за кровать, она пошла за фон Дершарт. И еще прошло полчаса. Бабушка, разодетая, нарядная, шумящая фалболами и пьяная, явилась к Великой княгине. Она сейчас же стала оправдываться:

— Ах, Ваше Высочество, — по-немецки говорила она. — Ach lieber Gott!.. Я никак не могла раньше прийти к вам. Ее Величество были при ребенке. Я не могла их покинуть. Ganz unmoglichl[23]. Великий князь маленькую пирушку устроил… Помилуйте — такая радость.

И никто, никто не подумал, кто же виновник всей этой радости, никто не побеспокоился устроить виновницу такого торжества поудобнее! Ее забыли.

— Великий князь придет ко мне?.. — спросила Великая княгиня, устраиваясь в постели и принимая из рук Владиславовой кружку с питьем.

— Ach lieber Gott… Ну, натурально, я побегу сказать ему, что теперь это можно.