Императрицы

«Кто это сделал?.. Кто?.. Кто?..» — думала, плача, Екатерина Алексеевна. Она не терпела Шувалова. Тот долгое время был начальником Тайной канцелярии, в городе его боялись. Курносый, уродливый, краснолицый, обрюзгший от страшных кровавых ночей в застенке, страдающий нервным тиком в правой стороне лица, он был противен Великой княгине. Когда он волновался, а волновался он всякий раз, как говорил с Великой княгиней, отвратительная гримаса искажала его лицо, и Великой княгине все казалось, что этот курносый нос, коверкающая лицо судорога передадутся ребенку, которого она ожидает.

До июня 1754 года Большой и Малый дворы жили вместе в Москве, в июне переехали в Петергоф, а в конце августа, когда наступила дождливая погода, западные ветры взбугрили Финский залив и сыро и холодно стало в дворцовых покоях, государыня вернулась в Петербург, в Летний дворец. По воле государыни Великую княгиню перевели с половины Великого князя на половину императрицы. Здесь, в конце дворца, ей приготовили две угловые комнаты.

Это были скучные, скудно меблированные и неуютные горницы. Окнами они выходили на двор и на Фонтанку. Стены были обиты пунцовою камкою, удобств никаких не было. Старые печи дымили, с Фонтанки несло сыростью и гнилью. Курительные «монашки», пахнущие ладаном, лавандовая французская вода, восточная амбра — все это, любимое императрицей Елизаветой Петровной, придававшее ее великолепному и величественному образу восточный аромат арабских сказок, доводило Великую княгиню до тошноты и головокружения. Обстановка казалась Екатерине Алексеевне больничной и тоскливой, напоминала ей непрестанно о ее положении и наводила на тяжелые, мрачные мысли. Посетителям ходить к ней надо было через половину государыни, и многих это стесняло.

Опять настало одиночество, от которого она за последнее время стала отвыкать. Снова был достан дневник и забытые книги Вольтера, французских философов и энциклопедистов. В темные, жуткие, одинокие вечера, тянувшиеся без конца, Великая княгиня много думала о будущем. Она родит… Теперь с каждым прожитым днем она чувствовала, что на этот раз роды пройдут благополучно, она родит все равно кого — сына или дочь. Этими родами она сама закрывала путь себе, ее мечты — «здесь царствовать одной» — были напрасными. По смерти государыни царствовать будет Петр Федорович, кого она считала недостойным престола, о ком думала, что он не может дать счастия России, кого временами не только презирала, но начинала и ненавидеть. Потом будет царствовать ее ребенок… А она?.. Она уже не любила того, кого носила под своим сердцем.

Хмурая, темная, дождливая петербургская осень, с воем ветра в печных трубах, с ожиданием невского наводнения, пришла, и с нею появились первые боли, предвестники таинственного момента.

В Летний дворец привезли повивальную бабку Адриану Карловну фон Дершарт и поселили ее рядом с покоями Великой княгини.

Ночью на понедельник, девятнадцатого сентября, Великая княгиня проснулась от жестоких болей. Она лежала одна в полутемной комнате. Открыв глаза, с бесконечною печалью окинула она ими свою комнату. С утра принесенная и поставленная у наружной стены особая «родильная» кровать чернела у окон и казалась мрачным эшафотом. В углу у образов тихо теплилась лампадка. Свеча на ночном столике нагорела, черный фитиль согнулся кольцом, красное пламя низко мигало, вонючий дым шел от него. И такая тишина стояла кругом, что было слышно, как кашлял часовой, стоявший наруже за углом у сада. Екатерина Алексеевна хотела поправить свечу, взяла щипцы с колпачком, но руки не слушались ее, щипцы навалились на фитиль, погасили свечу и со стуком упали на пол. Стало темно и страшно. Несколько мгновений Великая княгиня лежала, тяжело дыша, на спине и чувствовала нестерпимую боль в пояснице. Она застонала — никто не отозвался на ее жалобный стон. Она хотела крикнуть и не могла. С трудом дотянулась она до шнура, висевшего над постелью, и потянула его. Резко в ночной тишине звякнул колокольчик. Шмыгая туфлями, из соседней комнаты появилась Владиславова.

— Зажги свечу, — простонала Великая княгиня. — Попроси сюда Адриану Карловну. Мне кажется… Начинается…

Горничная зажгла высокий канделябр, засветила под образами венчальные свечи и пошла будить «бабушку».

Фон Дершарт явилась в длинной тяжелой шали. Она сейчас же, несмотря на протесты Великой княгини, вместе с Владиславовой перетащила роженицу на родильную кровать. На ней было холодно, жестко и неудобно лежать.

Фон Дершарт поставила ширмы и послала на кухню за горячей водой.

— Скажи Ее Величеству, — сказала она Владиславовой, — Великая княгиня скоро родит.

Екатерина Алексеевна слышала, как оживал и просыпался дворец. По коридору, за стеной, раздавались шаги, шепот, торопливо и точно испуганно сказанные слова, кто-то пробежал по лестнице.

Снаружи тихо шествовала холодная, осенняя петербургская ночь.

Великий князь с заспанным, сердитым и недовольным лицом в небрежно накинутом кафтане пришел первым. Фон Дершарт замахала на него руками и зашипела по-немецки: