Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Связь между сферой природы и сферой искусства не является чисто метафорической: как мы уже видели, благодаря закону Екатерины II о недрах археологические сокровища оказались наделены таким же статусом, что и уголь, железная руда и прочие полезные ископаемые. В конце XVIII – начале XIX века профессиональная археология в России не существовала, и скрытые богатства, оставленные предками, – клады, под которыми имелись в виду в основном древние погребения с сокровищами, – ценились исключительно как дорогостоящие материальные активы, то есть в буквальном смысле как золото, серебро и драгоценные камни, погребенные в земле не силами природы, а людьми. Поскольку клады обычно прячутся под поверхностью земли, по закону их относили к категории подземной собственности. В приравнивании подземных кладов, «железных сундуков» с золотом и серебром, древних курганов и остатков старинных поселений к полезным ископаемым выразилось чисто прагматическое отношение к материальным следам прошлого. Экономический и юридический режим имущественных прав стал безоговорочно и безусловно применяться к сфере вещей, в которых несколько десятилетий спустя начали видеть не подлежащие коммодификации культурные богатства.

Следует отметить, что в России древности начали цениться почти одновременно с реформой частной собственности. И увлечение антиквариатом, и культ частной собственности пришли с Запада. Насаждение идей Просвещения повышало эпистемологическое значение исторических исследований, в то время как классицизм XVIII века сформировал вкусы и художественные предпочтения российской элиты. Благодаря победам в русско-турецких войнах у России появилась «собственная» греческая античность в северном Причерноморье и Крыму, причем обладание материальным наследием античной эпохи приобрело для империи огромное символическое и культурное значение. В то же время Екатерина II добавила к пантеону политических идей концепцию неприкосновенности частной собственности. В тот момент противоречие между этими двумя одинаково важными аспектами екатерининского просвещенного самодержавия и ее проекта вестернизации не выглядело настолько вопиющим: в конце XVIII – начале XIX века никто бы не стал утверждать, что охрана археологических памятников – достаточное оправдание для посягательства на священное право собственности.

В XIX веке, когда в России начались археологические раскопки, право собственности частных землевладельцев на археологические сокровища обернулось настоящим кошмаром для историков и археологов, возлагавших на екатерининский закон о недрах вину за расхищение национального наследия. В руках у частных землевладельцев, которые не имели и не могли иметь понятия о нематериальной ценности своей собственности, оказались целые главы из истории народов, населявших Российскую империю. Границы частных владений, разрезавшие исторические ландшафты со следами древних поселений, подчеркивали, что собственность – относительно недавнее изобретение и, следовательно, не нужно видеть в ней какую-то неприкосновенную святыню. Тем не менее в политике и на практике эти границы отделяли государственную сферу, в которой работали археологи и шла кампания по охране памятников, от территорий, на которых невозбранно и самовластно распоряжались их собственники. Еще в 1805 году хранитель коллекции Императорского Эрмитажа Егор (Генрих Карл Эрнст) Кёлер докладывал Александру I о замечательных находках, сделанных им в Крыму и на Таманском полуострове; в ответ Александр I объявил «никому из частных путешественников, Новороссийские губернии посещаемых, не дозволяемо ‹…› собирать могущих находиться там древностей». Этот запрет, однако, действовал только на казенных землях: «…что касается до частных владений, от помещиков зависит по праву собственности возбранять или дозволять путешествующим пользоваться тем, что в оной находиться может»[745]. В дальнейшем важные запреты, вводившиеся с целью охраны исторических памятников на территории греческих и генуэзских колоний в Крыму, сопровождались особыми примечаниями о желательности соблюдения прав частной собственности[746].