Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Идея экспроприации собственности, имеющей художественное и историческое значение, буквально витала в воздухе: в 1909 году комиссия при Министерстве внутренних дел включила в проект закона об охране памятников истории статью об экспроприации. С самого начала своей работы комиссия[768] разделилась на три группы: в первой обсуждалась охрана памятников «первобытной» истории, во второй рассматривались памятники искусства, в третьей речь шла об охране архивов и рукописей. Самые бурные дебаты по поводу прав собственности разгорелись в группе, занимавшейся археологическими памятниками. Выдвинутый с самого начала проект археолога Н. И. Веселовского (он прославился раскопками скифских «золотых» курганов) объявить все памятники археологии государственной собственностью был отвергнут как «теоретически прекрасный, но не осуществимый», к тому же способный напугать землевладельцев, которые бросятся уничтожать археологические объекты

[769]. Также предлагалось наделить государственные археологические учреждения правом вести исследования в любом месте, если такое вторжение будет отвечать интересам науки. Другие предлагали уполномочить государство на экспроприацию наиболее ценных исторических объектов – таких, как Ольвия Понтийская (собственность Мусина-Пушкина), курганы и места древних поселений, или, как предложил Б. И. Ханенко, частный коллекционер, которому самому повезло быть владельцем бесценных кладов, дать государству право забирать себе наиболее ценные находки (с выплатой соответствующей компенсации землевладельцам) при оставлении самих археологических объектов в собственности частных землевладельцев[770]

. В качестве уступки частным собственникам археологи были готовы оставлять им все «случайные» находки и даже позволить им независимые раскопки под наблюдением экспертов. За этот умеренный подход выступал искусствовед и археолог Б. В. Фармаковский: если государство заинтересовано в сохранении памятников и развитии науки, ему не следует проявлять алчность. В конце концов, указывал он, «в интересах науки важно, чтобы памятник был описан и изучен, а кому он принадлежит и где хранится, это вопрос второстепенный»[771].

Дискуссии по вопросу о собственности на памятники подтверждали, что выработка правил обращения с археологическими находками – дело чрезвычайно сложное. Экспертам приходилось учитывать археологическое невежество крестьян и других частных собственников; они не желали пугать владельцев исторических объектов и стремились добиться того, чтобы те добровольно сдавали государству свои археологические находки. В результате длительных дискуссий комиссия Министерства внутренних дел приняла решение добиваться государственной монополии на раскопки и обязать частных собственников открыть доступ на свои земли для государственных археологических экспедиций. Государство получало право экспроприировать все находки с выплатой компенсаций собственникам, на чьих землях они были обнаружены. Обо всех предметах, найденных случайно, следовало сообщать местным властям. Запрещался вывоз древних предметов без разрешения со стороны государства[772]. Однако когда законопроект дошел до Государственной думы, из него были исключены все статьи, покушающиеся на право частной собственности: Дума оградила все памятники, находящиеся в частном владении, включая и археологические объекты, от охранных мер и сняла ограничения на вывоз древностей[773]

. Единственной из предложенных мер, сохранившейся в законопроекте, было право государства на экспроприацию наиболее ценных памятников. В итоге законопроект увяз в законодательных органах, и лишь угроза массового уничтожения и кражи произведений искусства, возникшая в годы войны, вынудила правительство вернуться к этому вопросу в апреле 1916 года и поднять вопрос о полной национализации всех памятников истории[774]. Однако даже на том этапе правительство отказалось от проекта национализации как несовместимого с принципами частной собственности.