Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Законопроект проявлял щедрость по отношению к авторам, но при этом отдавал несомненное предпочтение обществу. Предполагалось, что писатели получат пожизненную монополию на издание своих произведений, а после их смерти она в течение пятидесяти лет будет принадлежать их наследникам (в Англии срок действия авторских прав составлял 28 лет, во Франции – до кончины автора плюс еще двадцать лет); эта привилегия рассматривалась как исключение из имущественных прав общества, которое оставалось законным владельцем всех изданных произведений. Обществу принадлежали все плоды интеллектуальных трудов, созданные до издания данного закона, – то есть, по сути, законопроект, предвосхищая идеи участников движения за охрану памятников, объявлял национальное наследие – «творения древних классиков, книги, печатанные за границей, рукописи, хранящиеся в публичных библиотеках, статуи, картины», равно как и «отечественные антики», народные песни и сказания – общественной собственностью. В эту категорию также попадали Священное Писание и законы[955]

. Авторы законопроекта, уважая право общества знать как можно больше о развитии литературы и искусства, даже предлагали, чтобы личную переписку автора можно было публиковать в периодических изданиях без его разрешения (если оно было получено от человека, с кем вел переписку данный – подразумевалось, что знаменитый – писатель)[956]

. Общая картина взаимоотношений творцов и общества не оставляла сомнений в том, что приоритет отдается общественным потребностям. Интересно, что государству в законопроекте отводилась ограниченная роль – ему поручалась скромная задача регистрировать произведения авторов[957]

и вести борьбу с плагиатом. В этом смысле законопроект, который в институциональном плане должен был вылиться во всеобъемлющую систему правил, имел мало шансов на практическое воплощение.

Данный анонимный законопроект представлял собой одну из первых попыток разработки положений об авторском праве, и его идеологический радикализм мог объясняться как новизной задачи, так и, в еще большей мере, иностранными влияниями[958]

. Чтобы показать разнообразие точек зрения по данному вопросу, можно сравнить проект с одним из комментариев к нему, составленным в Академии наук. Данный комментарий подписан членом Академии наук Карлом Федоровичем Германом (Карлом Теодором Геррманом) – ультралиберальным экономистом и основателем русской статистики[959], который выдвинул принципиально иную идею авторского права, основанную на экономическом обмене между писателями, издателями и потребителями, причем государство в этой модели занимало центральное положение, играя роль посредника и контролера. Герман высказал точку зрения экономистов на природу литературной собственности: литературное произведение представляет собой инвестицию автора в свой культурный капитал и плод трудов, за которые положено вознаграждение. В этом месте Герман, ученик Христиана Людвига фон Шлёцера, обращался к идее своего учителя о «личном капитале», складывающемся из знаний и навыков, приобретенных в процессе обучения. Герман применял эту модель к труду писателя и делал вывод о «законности» его интересов. Аналогичным образом, издание книги толковалось как инвестиция издательского денежного капитала, сделанная ради получения прибыли. Писатель продает «изложение мыслей» издателю в виде произведения, которое, в свою очередь, должно быть разрешено или запрещено государством. Таким образом, мы не видим в этой схеме никаких пожертвований, подношений или даров – как не видим и общества как собственника идей. По сути, согласно Герману, собственность на нематериальные идеи (в отличие от их материальных воплощений – книг) невозможна. Он полагал, что закон об авторских правах должен защищать права издателей путем закрепления за ними привилегии на издание литературных произведений, за которые они заплатили, поддерживать авторов в их взаимоотношениях с издателями и обеспечивать писателям источник дохода.