Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Не столько сам закон от 1793 года, сколько риторика окружавших его дебатов задала на сто лет вперед шаблон дискуссий об охране авторских прав в России. Заявления о том, что публика вправе «быть собственником великих произведений»[950]

, представление об авторе как о «герое» и «слуге общества» и, разумеется, противопоставление эгоизма частных собственников (авторов, их наследников и издателей) таким публичным благам, как прогресс и просвещение, впервые появились на свет именно в революционной Франции, став темами последующих дискуссий и во Франции, и за ее пределами. Русские законодатели откликались на эти дискуссии как непосредственно, так и косвенным образом: участниками разработки первого российского закона об авторском праве поднимались обе концепции – и прособственническая, которая объявляла частную собственность ценным общественным благом, и антисобственническая, которая упирала на блага просвещения.

Нам мало что известно о первом русском законе о литературной собственности: документы, отражающие соответствующий законодательный процесс в Министерстве народного просвещения и в Цензурном комитете, сохранились лишь в фрагментарном виде. Кое-какой свет на происхождение этой доктрины, на разные представления о сущности литературной собственности и на взаимоотношения между авторами (писателями, художниками и композиторами) и их аудиторией проливают анонимная записка «Устав об ученой собственности» (1828)[951]

, отправленная Цензурным комитетом на оценку в Академию наук, и отзывы экспертов. «Ученая собственность» объявляется в этой записке плодом «труда и дарований» ее авторов, таким же, как всякая другая нажитая собственность. Но при этом акт публикации влечет за собой утрату этого права: все опубликованные труды автоматически становятся «общественной собственностью». Сам же акт публикации представляет собой «ничто иное, как пожертвование автора своими трудами в пользу общества, которому он обязан своим воспитанием или гражданством». Воздавая должное этому дару, общество наделяет автора привилегией издавать и продавать свои произведения на протяжении определенного периода времени, но по истечении срока действия этой привилегии все произведения снова переходят в общественное достояние. Согласно данной записке, в основе системы авторских прав лежит интеллектуальный обмен между автором (в отличие от множества других официальных документов николаевской России, в записке использовалось слово «гражданин») и обществом. Указывалось, что «гражданские общества» обязаны писателям «распространением круга полезных знаний, изысканием полезных истин, открытием источников чистой нравственности и доставлением высших умственных наслаждений, ведущих к усовершенствованию ума, вкусов и нравов»[952]

. Акт сочинительства (и публикации) сравнивался в записке с героическими подвигами исследователей, отправляющихся в отдаленные края Америки и Австралии на поиски новых семян полезных и драгоценных плодов. Иными словами, акт публикации является добровольным даром, вручаемым на определенных условиях, и положения о литературной собственности должны были уточнять детали этой «сделки»[953]

между обществом и сочинителем. Общество, признавая дар, полученный от автора, не обязано, однако, полностью отказываться от своего права на идеи: бессрочная монополия авторов и их наследников была бы вредна для общества и сдерживала бы его развитие[954].