Империя вампиров

Я же мог только отплевываться и кашлять, пронзенный и истекающий кровью, пока девчонка вытаскивала меня, вцепившись в предплечье. Диор лежала на животе, а рядом изо льда торчала скалолазным крюком Пьющая Пепел. Наконец меня вытащили из ледяной черноты и поволокли по слепящему снегу.

– Держись! – умоляла Диор. – Держись, Габи!

Она поволокла меня к берегу, а я, хватаясь за пробитый живот, оставлял за собой на сером длинную багряную полосу. Наконец мы остановились в каких-то футах от замерзшей земли, и я свернулся в комочек, хватаясь за живот и роняя кровавую слюну, терзаемый холодом и звенящей болью в голове.

– Ты меня слышишь? – Диор ошалело сжала мою руку. – Габриэль?

– Ш… шило… м-м…

Она принялась рыться у меня в карманах, а я, моргая, смотрел на свет мертвого дня. Во рту стоял привкус крови, в живот словно набили битого стекла, а сердце колотилось о ребра.

– На вот. Держи, вдыхай…

Она вложила мне в рот мундштук трубки, и сладкий, красный милосердный дым санктуса наполнил мои легкие. Я окунулся в его вкус, закашлялся и сплюнул на снег кровь, забрал у Диор трубку и сделал еще затяжку. Ощутил наконец силу; боль в животе стала слабее, и я уже мог свободно дышать. Зажал рукой пробитое брюхо, из которого сквозь пальцы сочилась кровь.

– Ты… – Я вперил в Диор взгляд сощуренных глаз, с силой размыкая слипшиеся от крови зубы. – Т-ты…

– Все хорошо, – сказала она. – Я вытащила тебя, Габи. Ты спасен.

– Ты ж… сука… проткнула меня.

– Погоди… ты что это, брюзжать вздумал?

– Брюзжать? – Я закашлялся и сплюнул красную слюну. – Ты меня проткнула!

– Я же не нарочно!

– Случайно, что ли, заколола?

– Нет. – Она нахмурилась и пожала плечами. – Это все Пьющая Пепел придумала.

Я зло воззрился на меч, торчавший из снега у девчонки под боком.

– Да неужели…

– Я схватила-то ее, чтобы лед пробить, – сказала Диор. – Но тебя уносило течением, и надо было тебя задержать, чтобы ты мог пробиться наружу. Вот она и велела мне… ну, ты понял…

Диор сложила указательный и большой палец левой руки колечком и потыкала в него указательным пальцем правой. Посеребренная дама на эфесе меча, как обычно, смотрела на меня с улыбкой.

– Вот сука, – прошипел я.

Диор сочувственно поморщилась.

– Больно тебе?

– Ты же ЗАРЕЗАЛА меня!

– Твою мать, ну что ты как маленький! Завтра на тебе и следа не останется. И вообще, знаешь, де Леон, с девчонкой, которая спасла тебе жизнь, можно бы и помягче.

Я постепенно приходил в себя, страх утонуть бледнел и отступал отливом. Я хоть и был сварливый хрен, но все же понимал: девица спасла мою жалкую жизнь, и лучше бы я перестал вести себя как конченая залупа.

– Merci, – проворчал я.

Диор надула губы и, встав, протянула мне руку.

– Поднимайся, дедуля.

Она рывком поставила меня на ноги, и я ахнул от боли. Потом, зажимая рукой живот и моргая при тусклом свете, огляделся.

– Где порченые?

Девица мотнула головой в сторону полыньи.

– Ушли в воду. Все трое. Даже пикнуть не успели. – Она в ужасе покачала головой. – Они все как будто… растаяли.

– А как же…

Захрустел под копытами наст, и я, убрав с лица волосы, увидел, как к нам по замерзшему берегу неспешно поднимается Шлюха – слегка промокшая, немного потрясенная, но в целом нисколько не потрепанная.

– Видит Бог, – вздохнул я, – ты самая везучая сучка из всех, что я встречал.

Тут мы с Диор переглянулись: нам обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль.

– Вот же оно! – вскричала девчонка.

– Вот же оно… – Я кивнул и, хромая, подошел к кобыле, почесал окровавленной рукой у нее за ухом, а Диор обняла ее за шею.

– Фортуна.

XI. Ночь и ножи

– Текучее от твердого отделяет всего один градус. Это разница между водой и льдом. Но тот, кто вырос в самых холодных краях, знает, какие перемены несет с собой зимосерд и как меняются вместе с ним люди. Хмурые дни становятся еще смурнее, суровые ночи приносят еще более суровые мысли. Меняется пейзаж вокруг, а вместе с ним и пределы твоего духа. Тьма давит сильнее, когда одежда на тебе промокла от талого снега. Когда борода так спеклась на морозе, что больно улыбаться, и смеха лучше избегать. Если весна цветет, осень все покрывает ржой, то что делает зима?

Зима кусает.

Спустя десять дней мы вступили в северные леса. Там всюду царила темень, и нас будто кололо ножами. Мрак освещали призрачным голубоватым сиянием заросли зверомора. Все покрывали пустулы нищепуза, неровные побеги тенеспина. Ведя Диор и Фортуну по искаженному лесу, я превратился в тугой комок нервов и был готов сорваться.