Иная судьба. Книга II

Едва проснувшись, они отправлялись на службу в монастырь Святой Урсулы, причём, службу по строгому уставу, долгую, не менее трёх часов. Но Марту богослужение не тяготило, несмотря на то, что многим девушкам в её возрасте было трудно усидеть этакую прорву времени на месте, да ещё выслушивать молитвы и проповеди. Напротив, она обретала успокоение, словно получая поддержку свыше. И уже предстоящее испытание виделось не таким уж и сложным, а люди, перед которыми предстояло появиться, не казались всесильными, полными обязательного высокомерия тем, кто ниже них… Самый всесильный (ну, почти) — это тот, кто сейчас рядом, чья голова по ночам соприкасается с её головой на одной подушке, чью улыбку она так любит… и во многом он человек обычный, значит, и те, другие, вельможи и богачи — такие же люди, просто родились и росли не в скромных домишках, а в роскоши, и у них от рождения были и слуги, и сладкий кусок. А может, и не у всех и не всегда. Тётушка Дора на своём веку много чего хлебнула, а посмотришь на неё сейчас — такую красивую, нарядную, хоть и одетую в тёмное, приличествующее святому месту, платье, в вуали чёрного кружева — и подумаешь, что вся её жизнь была удивительно спокойной и сытой. Обеспеченной, вот какое слово здесь подошло бы. Да. Будто и не было стольких лет жизни в нищем Саре.

…Потом вместе с сёстрами и их воспитанницами высокие гостьи шли в трапезную. И уж тут, признаться, Марта отдыхала от разносолов, которые в Гайярде приходилось есть, пользуясь особыми ложками и вилками, а иногда даже и щипчиками. Сноровки-то в этом хитром деле она уже достигла, и довольно быстро: должно быть, прошлая выучка дяди Жана помогала. И уже разбиралась и в соусах, и в сладких блюдах, и не спрашивала, отчего это мясо запекают с мёдом и черносливом, да ещё и с сухофруктами — вроде бы несовместимыми по вкусу. Еда, оказывается, тоже была показателем богатства, да ещё каким! Супы и похлёбки обязательно сдабривались перцами разных видов, гвоздикой и лавром, птичьи тушки начинялись шалфеем, черносливом и крошечными луковками, даже рыба запекалась с этим проклятым черносливом, да ещё и с инжиром. А на пирамиды из засахаренных фруктов и марципанов Марта уже и смотреть не могла без тошноты: не так давно объелась, дорвавшись… Нет, плохо ей не было, но теперь от одной мысли о сладком сводило челюсти.

Зато она научилась почти не есть на людях: так, поклёвывать из тарелки, и при этом поддерживать беседу. Как известно, с набитым ртом особо не разговоришься, вот и приходилось довольствоваться крошками еды, в то время как стол ломился от яств. К счастью, давнишнее, казалось бы — вечное и непреходящее чувство голода, наконец, ушло. И полные столы не вызывали тревоги, как раньше, потому что Марта знала: в кладовках замка припасов ещё на много дней вперёд, а то, что унесут с герцогского стола, не пропадёт, потому что едоков в этом доме — великое множество.

В сестринской трапезной кормили куда проще, однако Марте, с утра не евшей и отслушавшей полную, по монастырскому уставу, службу, всё шло впрок: и каша, пусть на воде, с конопляным маслом, но упревшая как следует в печи, и серый свежий хлеб, тоже постный, но удивительно вкусный, с хрустящей корочкой, и медовое яблочное варенье… А по воскресеньям здесь подавали чудный сыр из местной сыроварни, со слезой на разрезе, с рыжей корочкой, и белые булки с изюмом, и жёлтые круги свежего масла. В последнее время на столе появлялись даже такие редкости, как разварная форель, солёные оливки, дыни, финики, восточные сладости. До последних оказались падки не только детишки: сёстры-монахини нет-нет, да и отщипывали с удовольствием то от халвы, то от тягучей нуги. Это восточный гость Суммир подкармливал обитель, сам себя назначив её опекуном. И уже не надо было беспокоиться, будут ли к предстоящей зиме должным образом обуты и одеты девочки-сироты, которых после орочьих набегов на селения было в приюте втрое больше прежнего, и успеют ли достроить новое крыло с большой общей спальней, и будет ли достаточный запас угля на зиму. Герцог, принявший сирот из Анжи под своё покровительство, был приятно удивлён, когда его почётный гость с Востока, оглаживая бороду, степенно осведомился, не будет ли…э-э… нарушением каких-то правил или оскорблением чувств верующих, если он, иноземец, возьмёт на себя благую обязанность — заботу о детях, лишившихся родителей. Ибо таким вот образом ему хотелось бы поблагодарить высшие силы за чудесное спасение дочери от оговора и казни, которая ей грозила. У себя в Стамбуле он сделает щедрый взнос в мечеть и угощение сирым и убогим; но где он — а где Стамбул, а благодарность высшим силам никогда не стоит откладывать на потом. Посему пока он здесь — хотелось бы достойно отблагодарить пророка Иссу и почтенную матушку его Мириам за то, что не оставили в беде его дочь-христианку.