Иная судьба

Нет серых скал и озера с черной водой — поросший травой берег моря и пещера рядом. И серебристая кровь торопливо и живо сбегает в ручеек, и шепот нереиды тоже слишком торопится.

— Скажи, что я возвращаю… возвращаю…

Распахиваются бирюзовые глаза — пучина любви и восхищения. Голоса нет, а взгляд все не угасает — сияет изнутри ласковым светом. Юноша еще кричит что-то: «Мама! Погоди, мама!» — но пальцы, гладящие его щёку, ослабевают и опускаются, и доносится слабый — последний вздох, будто дальний плач кифары.

Тогда юноша тихо опускает нереиду на траву. Достает из воздуха кифару и медленно, бездумно начинает перебирать струны. Он играет и плачет, сидя спиной к телу матери — и не слышит, как звуки кифары сплетаются и собираются вокруг тела, как серебристые волосы становятся серебристыми листьями, как встает позади него юное деревце — тополь. Юноша играет и не замечает, как листья тополя украшают его синие одежды, как летят в ручей — и тот несет их, баюкая, сперва к реке, а потом к любимому морю…

«Было не так», — хочется сказать мне, но я молчу. Потому что знаю: было так. Знаю и то, что было дальше. Когда из-за спины кифареда раздался голос:

— Вот Тартар, не успели, — и он вздрагивает так, будто ожидал услышать другое (а что? «Маленький Клименид…?»).

— По приказу Громовержца, конечно? — продолжает голос. — Ну да, неудивительно. После того, что он со своей женой вытворил…

И тогда кифаред вскакивает на ноги. Он не спрашивает ничего — только вышвыривает кифару в воздух.

И достает из воздуха лук.

И небо в отдалении содрогается, будто повторяется знакомая ему история.

— Аид!

Долго еще будет длиться этот день?! Вроде бы, и Гелиос загнал своих жеребцов в конюшни, а Нюкта что-то не торопится в небо. Засела, великая, во дворце — и вместо покрывала ночи над Олимпом распластались вялые, серые сумерки.

В самый раз — сметать с трона царей. Выковыривать их, будто моллюсков из раковины, из дворцов. Я, ко всему прочему, еще и чувствую себя — лишенным раковины моллюском. Решишь сражаться — нет лука, решишь бежать — шлема нет, осталось гадать только — откуда удар придет?!

От сестрёнки Гестии. Явилась в разодранном хитоне, вихрем пронеслась по коридору, отыскала меня даже в моем покое, где я старался осознать: что вообще делать без оружия?! И вывалила, запинаясь, вперемешку: Танат, Приап, Посейдон… И всё тянула меня за гиматий — скорее, скорее! — умоляла бежать, помочь…

Среди слёз и прерывистого шёпота решительно неясно было — кто на кого покушался, кто кому чего отсёк и кто кого куда уволок, так что я меньше слушал и больше вглядывался в отчаянно полыхающие глаза сестры.

Приап — этому вообще повезло. Я бы за сестру ему все конечности поотрубал и в Тартар бы забросил. Пусть благодарит свою Ананку. И Таната.

Танат и Гестия… не стой я над пропастью — порадовался бы. К этому все и шло — не зря же шептались, что Жестокосердный отирается у костров сестры. Посвататься обещал, надо же. Чуть ли не первая хорошая новость за день — тут и возможность породниться с Эребом и Нюктой, укрепить узы подземного мира и Олимпа… воя, конечно, будет — до небес: олимпийку за подземное чудовище! Но ведь всегда же можно наврать: она резвилась на лужайке, а он явился на колеснице или на крыльях…