Иная судьба

Не хочу никого видеть. Смешно — видеть-то как раз нужно. Распоряжения отдавать, планы строить. Приказывать — что да как. Но у меня это началось с того дня, как от Эреба пришел ответ: он согласен на договор (еще бы он был не согласен, когда я Стиксом поклялся). Тогда вдруг оборвался стук сердца, наступила глухая пустота, а потом я понял, что никого не хочу видеть.

Хочу только — сидеть с закрытыми глазами, различать оттенки темноты — может, хоть Ананку свою услышу…

Нет, молчит, недоуменно как-то. Раньше я думал — если я ее любимчик, то она со мной как-то чаще и разговаривать будет.

Видно она, наподобие одного мечника, считает, что слова — это шелуха, только вот как разговаривать с Ананкой взглядами?!

Это что-то уж совсем сказочное — из песен аэдов, перешептываний, которых теперь стало куда больше. Из сплетен.

Спасибо еще — Эреб отозвался быстро, Зевс и так устал отвечать — почему договор буду заключать я, а не он. Потому ему есть чем платить, — отвечал Зевс. Потому что старше. Потому что мудрый.

В последнем все были полностью уверены — что на Олимпе, что на поверхности. Сам Зевс качал головой — как ты их… И с клятвой. И с малой ценой — с подземным миром (да пусть там как хочет, так и правит в подземном мире, лишь бы к нам не лез). Мудро, брат, мудро…

Мудро, дядюшка, мудро, — напевал Аполлон, шептал Гермес, бормотал Гефест. Гера — и та ляпнула это словечко.

Ифит, правда, прятал глаза. Жалостливый.

Да еще Гестия плакала, но с ней я почти не виделся — потому что и не хотел никого видеть.

Гипноса, например, особенно не хотел — а белокрылый все же шастнул, сообщил мне, что я сволочь.

— Откупился нами, значит, — прошипел сквозь зубы, удивительно похожий в этот момент на близнеца. — Да если б я знал…

Стиснул чашу так, что она треснула, махнул рукой — и больше на Олимп носа не казал. Видно, полетел подземных предупреждать о моем неизмеримом вероломстве. Могу себе представить, что начнется в подземном мире — кто на сторону Посейдона переметнется, кто начнет искать способ отомстить Крониду и внешнему миру…

Ехидна, например, каких-то новых чудовищ сходу нарожала, а Геката потихоньку новые яды принялась изобретать — это мне уже племянник-Гермес нашептал, который мотался в подземный мир по моим поручениям.

Я сам не ходил: смаковал последствия своего решения. Слушал — слухи распоясались, Осса-Молва тоже предвкушала скорое владычество Эреба и пустилась во все тяжкие. Чувствовал — сладкое олимпийское вино, которое становится кислым во рту, и запах благовоний и фруктов, и пронизывающее весь дворец возбуждение: скоро — малой ценой, меньшей кровью, за нас… Быть обмену! Клятва!!

Быть обмену. Малой ценой. Меньшей кровью. Подлостью. Вероломством.

И над всем — клятва: страшная, нерушимая, и скоро пора к Офрису.

И никого не хочется видеть.

Сегодня — а это уже сегодня — пришлось разве что с Убийцей перевидеться. Разговора не вышло: я не разговаривать шел.

— Ты говорил, что должен мне, — сказал я с порога. — Мне нужно от тебя две вещи.

Две вещи — требование и просьба. Для всех — и для меня.

С Ифитом я еще раньше поговорил, с Герой — не стал: трудно говорить с тем, кто слишком хорошо тебя знает. И все равно ведь увидимся: жена, как и остальные, будет там, на Офрисе…

Уже там, на Офрисе. Туда, наверное, даже слуги сбежали. Посмотреть на великую мудрость — как я навеки отдам подземный мир за небо и море. Аполлон отбыл, я слышал, Зевс — еще раньше: там же нужно все обустроить для торжественной встречи с якобы братом.

Может, Афродита осталась, или Гестия — не знаю. Сижу у себя в покое и готовлюсь шагнуть на Офрис — шлем под локтем, так и подмигивает: исчезнем, да?

Зевс полагает, что мне придется исчезнуть после этого решения. Потому что вызвать на себя гнев всех жильцов всего подземного мира — это не шуточки. Брат даже предлагал помощь (а то там Геката, да и вообще, народ мстительный).

— Я уж как-нибудь сам, — ответил я. И сейчас вот сижу — безмолвно спрашиваю шлем: хочешь — исчезну?!

И не отвечаю, как и куда. Может, в страну невидимок: мне видеть-то никого не хочется. Кроме, разве что…

— Дядя… я не вовремя? Да?

Ты всегда вовремя, Ананка моя. Смешно: знал же, что во дворце, мельком вот любовался… всё не мог выбрать времени, поговорить. Хорошо еще — Ананка мудрая, пришла сама.

Опять накинув капюшон, из-под которого так и просятся на волю медные пряди. Опять — отчаянно краснеющая, так что мне даже и любопытно: а под плащом-то и на этот раз столько же одежды, сколько тогда, в пещере?

Хаос знает, что за мысли перед Офрисом в голову лезут.

— Я… хотела раньше, но все не получалось. Сначала мама, потом Афродита, и… все говорят: ты так занят, у тебя же эти переговоры, Посейдон…

— Для тебя я всегда найду время… дочь брата. Может быть, ты хочешь еще о чем-то попросить меня?

Наверное, я пугал ее. Слишком пристальным взглядом, слишком вбирающим… как там говорят — два Тартара, не глаза? Может, так. Но она всё краснела, не сразу вспомнила — вот, капюшон откинуть надо… глаза прятала, будто, как в прошлый раз, стояла передо мной обнаженной.