Иная судьба

— Попросить? Нет, как я… ты и так столько всего… лишь поблагодарить. Я же знаю, что все это ты — что ты просил за Аполлона, хотя Зевс хотел судить его… и за наш брак ты тоже просил… Ты примешь от меня дар?

Во рту пересохло: вспомнилось — падает плащ с белых плеч, раскидываются волосы, скрывая грудь…

— Такой же, как ты предложила мне в тот раз, племянница? Ты играешь с огнем.

Я ведь знаю, что мне предстоит сегодня… я же могу и согласиться.

— Тетушка Гестия играет с огнем всегда, — ответила Кора тихо. — И ей ничего не бывает. Я помню, что ты не взял тогда то, что я предлагала… и приготовила другое. Вот: я сама придумала, как это должно выглядеть, а Гефест сделал…

Фибула для плаща — половинка граната. Мигают полупрозрачные алые зернышки — цвет крови и форма слез, ах, какое сочетание. Фибула чуть подрагивает на девичьей розовой ладони, и гранат кажется живым, только очень маленьким — вот-вот соком истечет.

— Говорят, гранат — символ твоего мира. Того, куда ты… где ты… ну, который ты… Мама рассказывала мне: Гея прорастила там гранаты на крови своего сына — Офиотавра. И мир принял эти деревья — они заплодоносили там, во тьме и пламени.

Знаю, видел. И неспешно беру брошь с твоей ладони, моя Ананка — каменный гранат, символ крови Офиотавра, ягненка на алтаре чужой игры, жертвы. Беру медленно, стараясь продлить прикосновение. Глядя на твое вспыхнувшее лицо.

— Спасибо… дочь сестры.

Я предпочел бы еще один поцелуй, но это уже — много. Много — даже видеть тебя сейчас, перед тем как мне идти на арену. Перед тем, как…

Гранат на ладони хранит тепло ее руки.

— Я еще хотела сказать тебе, что я не верила. Когда Аполлон говорил: нужно бежать… рассказывал, как ты жену бичевал, я всё равно… знала, что все не так. И я просила его — не ходить, не поднимать бунт. Он не слушал, а я не знала, как остановить его… мы даже поссорились, и когда я вернулась к матери — я думала принести обет, стать девственной богиней…

Слова — несвязные, как мои мысли. Падают, падают… Значит, ты не принадлежишь Аполлону — где же твоя любовь к нему? Ты шепчешь: «Я боялась, я так боялась» — и я вижу, что боялась не только за Аполлона… правда? За меня?!

— И я знаю, что они опять все ошибаются, Владыка… дядя. Когда думают, что ты отдашь подземный мир Эребу. Они все ошибаются, ты не такой. Только мне кажется, что ты… сделаешь что-то страшное. Скажи, это так?

Что же ты делаешь, стрела моя, куда же ты целишь, я — так много лгавший в своей жизни — совсем не могу тебе лгать, когда ты так близко, с горящим румянцем на щеках, с красными от бессонных ночей глазами — неужто ты тревожилась за меня и не спала?

Хочется в это верить.

— У тебя доброе сердце, Кора. Но иногда даже то, что кажется страшным — малая цена. Малая кровь. Тебе ли не знать этого — ты собиралась бежать с Аполлоном, несмотря на гнев Зевса, а возможно и мой. Разве не малой ценой за любовь тебе казались любые лишения?

— Так ведь то за любовь…

Спрятала глаза — воин в медном шлеме волос. Вскинула снова — глядя пронизывающим взглядом.

— Ты странно говоришь… дядя. В прошлый раз ты говорил: у Владык не бывает любви.

— Да. Я больше не Владыка. Спроси кого хочешь — я свергнут с Олимпа, и даже подземный мир я обещал Посейдону.

— И значит, ты теперь можешь…

— Могу, — сказал я спокойно. Вдруг стало легко, и покатилось в неведомую пропасть — предназначение, решения, сложные пути. Жаль только немного — я не Крон, не могу длить мгновения вечностями.

Например, это: она смотрит мне в глаза, наклонилась — как стрела, готовая лечь на тетиву…

— Что же ты будешь делать теперь, дядя… Аид? Когда у тебя нет царства, и ты можешь любить?

— Исчезну, — сказал я почти что весело. — Скроюсь от дрязг Олимпа, войн, пиров… всем нам иногда хочется уйти от своей судьбы, да, Кора? Прими от меня это — если вдруг такого захочется и тебе.

Она вскинулась непонимающе, когда я положил ее ладони на шлем. Хотела было протестовать…

И в этот миг я прижался губами к ее лбу — услышал аромат цветов в волосах. Отвернулся, легко шагнул, чувствуя, как греет плечо фибула в виде граната.

Не в коридор. Не в соседний покой.

На Офрис.

* * *

Гранитные пещерные залы — в десять ростов, задерешь голову — потеряешься. Грубые колонны. На барельефах — Крон, оскопляющий отца.

Дворец не был достроен, когда я сверг Крона и воцарился на Олимпе — и я приказал отделать его хоть как-нибудь. Как знал, что пригодится.

Главный зал — разбавленный факелами полусумрак, сыроватый и настороженный. Эхом отдаются шаги.

Мои шаги — легкие, спокойные. Будто и груза за плечами нет. Так, наверное, настоящие цари ходят. Те, что легко и без колебаний кидают тысячи жизней на алтарь. Те, что отмахиваются — да ведь это же только жизни из подземного мира, чего там!

Те, что готовы продать и предать всех и вся, кроме себя самого, и потому так легко разбрасываются клятвами Стиксом. И все знают: такая клятва нерушима. Ибо себя самого цари предать не в состоянии.

Его шаги — медленные, тяжкие, неторопливые. Шаги того, кто знает: он неуязвим. Облечен в нерушимую клятву, как в доспехи.