Иная судьба

Никто, — звучат шаги. Никогда, — отдаются по гранитному полу. Никто, никогда, никогда…

Посейдон нынче — в черном. Посейдона нынче не узнать.

Тьма волос — укрощена, мертво течет на плечи. Тьма усов и бороды обрамляет бледное лицо. В глазах — тоже тьма: густая, многолапая…

Во тьме — торжество.

«Как я тебя, братец…»

Да, брат. Я надеялся на это. Что ты еще — хоть немного ты. Будь Эреб целиком собой — он бы, наверное, понял.

Ты, как и остальные здесь — не понял бы ни за что.

И потому ты идешь с таким торжеством — плечи расправлены, шаги величественны. Взглядываешь на Стикс — свидетельницу твоей неуязвимости. Того, что никто и никогда не нанесет тебе удар.

И свидетельницу того, что я отдаю подземный мир в твои руки.

Тишина. Взволнованное, растворенное дыхание. Жертвенник посреди зала — сложенный из грубых камней, с черной, холодной водой на нем.

Тот, на котором мы сейчас скрепим нашу страшную, нашу нерушимую клятву.

Вот мы сближаемся — и ты идешь без опасения. Встречаешься со мной глазами над жертвенником.

— Радуйся, брат.

Наверное, ты сейчас выглядишь куда царственнее меня: я одет как странник. Хламис дорожный, простой хитон… фибула только — гранатовая.

Кровью запеклась на плече.

Вязкие, ледяные воды застыли в чашах. Ждут наших слов — скрепить нерушимыми узами. Воды, которых так боятся бессмертные, которых так боишься даже ты, о Первейший, что ты поверил, что я готов отдать мир, только чтобы не окунуться в эти воды.

Ты, как и все, поверил, что я поступил мудро.

Прости. На самом деле я поступил безумно. Характер скверный, наверное.

— Я готов принести клятву, брат, — кривятся в улыбке губы бывшего Посейдона. — Где же жертва, которой мы скрепим ее?

Сейчас будет. Я обещаю тебе, мой средний: сейчас будет.

Прости меня, брат.

Я собираюсь купить мир для всех. Для неба, земли, подземелья.

Малой кровью.

Ты ждешь от меня ответа — и вот он: блещет холодным огнем в правой руке. Мелькает — легкий, давний подарок Левке, отданный сыну и призванный ненадолго в час надобности…

Вонзается в грудь.

И ты падаешь на колени, бывший брат. Смотришь с недоумением, а потом с ужасом на меня снизу вверх. На Климена Криводушного. Климена Вероломного. Климена Клятвопреступника.

Сломавшую самую страшную из Клятв, будто хрупкую веточку.

— Что… ты… делаешь? — шепчешь ты голосом Посейдона, не Эреба. Глядя в мои глаза, которые ничего тебе не подсказывают.

— Жертву приношу, — деловито отвечаю я, и в левой руке возникает второй мой ответ — клинок. Не жертвенный нож — черное, чуть изогнутое, кровожадно напевающее лезвие. Лезвие смерти, после которого не заживают шрамы.

Взятое у владельца ненадолго, с возвратом.

Эй, где крик «Благоговейте»? Нет? Жаль. Такое жертвоприношение намечается.

Брызжет благоуханная кровь — брат брата… слышен тяжкий удар, звук падающего тела. Ихор заливает плиты, и на алтарь падает голова Посейдона — рот яростно приоткрыт, глаза распахнуты, будто в колесничной гонке кому проиграл.

А из тела вместе с ихором вытекает черное, многолапое… тьма, яд подземного мира. Стелется по плитам, будто покрывало Нюкты, норовит с собой уволочь, только где ему.

Кажется, великий Эреб что-то орет, отчаянно пытаясь влезть в каждого из присутствующих. То ли о том, что я сволочь, то ли о том, что я проиграл, то ли о том, что никто и никогда…

Никто. И никогда. Не нарушал клятву Стикс осознанно. Не давал ее с умыслом — чтобы нарушить. Не использовал ее как приманку.

Да, Великий Эреб. Никто и никогда. Подумай об этом там, в своем дворце, где ты скоро снова окажешься спящим. Когда растеряешь силы на… сколько, век? Меньше?

Можешь утешаться тем, что я проиграл.

И остальные бессмертные глядят на меня с ужасом. Мне даже кажется — кто-то кричал из этой толпы, пытаясь меня остановить. Пригрезился даже вскрик — голосом Коры…

Но теперь — теперь они молчат. Будто меня уже окутывают черные воды Стикса. Будто между мной и ими уже нет ничего общего, будто проложена незримая черта, через которую не шагнуть: девять лет зачарованного, ледяного сна.

И девять лет смертности, из которой еще никто не возвращался.

Может, только на одном лице я вижу не ужас, но уважение. Стикс Подземная прищурила серые глаза — что-то особенное разглядела в клятвопреступнике. Не торопится поднимать руки, напускать ледяные волны. Стоит. Молчит.

— Прощайся, — говорит потом. — Мои воды будут ждать тебя.

С кем прощаться? Я для них все равно что уже исчез. Стал невидимкой на глазах у всех — вот разве что подойти к Танату Жестокосердному. Протянуть клинок, весь в ихоре несчастного Посейдона — вернуть хозяину. Выбросить из-под век напоминание: клинок был моим требованием. Есть еще и просьба — помнишь?

Дождаться ответного кивка: помню.

И потом обвести их глазами: словно зал ледяных скульптур. Никто ничего не хочет сказать. Никто ничего не понимает.

Потому что этого же просто не может быть — чтобы кто-то отдал вместо чего-то — себя. Собой заслонил подземный мир!

Молчат кифары у Ифита и Аполлона — с них даже такие песни не просятся…

Всё сказано. Всё кончено.

Правьте. Живите. Детей рожайте.

Мне — невидимке — пора.