Иная судьба

— Плохо, значит, искали! — фыркает Гера. — Уж я-то его знаю: залез себе в какую-нибудь пещеру, сидит, и…

— А если вдруг война? — вскидывается Арес.

— Что — война?

— Если вдруг… ну, скажем, война между смертными. Явится?

— У смертных постоянно войны. Тебе ли не знать. Сколько там случилось только за три последних года? Ты там отца видел?

Арес разводит руками: не было такого.

— Я мог бы попробовать… сочинить песню, — вступает тихо Ифит. — Если… нужно.

И никто не смеется. Слишком многие помнят о том, какая сила заставила ворота Олимпа распахнуться, а дорогу — покорно стелиться под ноги новому господину.

Только Убийца цедит углом рта:

— И как вы собираетесь скрыть этот поиск?

Афина кивает — верно, верно. Нелегко искать кого-то, когда по пятам идут те, кто тоже желал бы найти. Но вряд ли для доброго.

— К чему скрывать? — это уже опять Арес. — Шлем ему на голову, да и…

Спор крепчает, отращивает головы. Гипнос возмущенно хлопает крыльями: ага, ага, шлем на голову, спрятать… А если братец Мом его — до того, как шлем на голову? Или Зевс? Или кто там еще гоняется за бывшим Клименом Вседержителем? Может, вообще другого смертного стрелка поискать? Арес возражает: стрелка подыщем, а войска кто возглавит? Ну, то есть, можем и мы с Афиной, но все-таки… Гера отметает взмахом ладони: вы-то всё можете, только вот тут уже такое начинается, что под силу только одному разобраться. И не забывайте про этого, как его… Гиганта, который погибель для Аида. Нужно возвращать невидимку.

Провидящий грустно ухмыляется — а как ты его вернешь, если никто… Ифит хмурится — план вынашивает. Отстраненно смотрит в сторону Гестия — тянет руки к огню.

Персефона прячет руки в одежды — чтобы не выдавали дрожь. Потому что это неправильно. Нельзя так. Осталось еще шесть лет до срока, она уже смирилась, что никто не сможет его найти, потому что от их разговоров нарастает внутри боль, и кажется — вот он, проклятый невидимка-без-шлема, на расстоянии вытянутой руки.

Только не дотянуться.

— Может, все же — если война…

— Не война.

Это звучит голос мудрости. Тихий — но споры тут же прекращаются. Все глаза, все взгляды — на Афину. На губы с легкой усмешкой, на непокорную прядь.

— Не война. Нам нужно то, что уже сработало один раз. И что не вызовет подозрений.

И — с небрежным широким жестом, будто истину с небес:

— Состязание!

И тут уже все заговорили разом: нужно организовать так, чтобы не поняли, что это они… да и условия повкуснее, чтобы побольше лучников собрать… А если Аполлон тоже явится, спрашивается?! То есть, когда явится. Значит, что-то надо делать с Аполлоном, и отвлечь Зевса, и Мома тоже надо бы…

Афина достала откуда-то глиняные таблички — черкала, уподобившись Мнемозине-памяти, которая всегда пишет. Гипнос сыпал дурными идеями, Ифит что-то вполголоса говорил Аресу про войска, лапифов и кузницы…

Совет разбился на части, распределился. Гера вышла куда-то — прогуляться, что ли, вздумала? Персефона глянула искоса на спорщиков — хозяйке дома не до того… сбегала, накрыла на стол. Расставила фрукты, принесла нектар — и не заметили, каждый своим занят. Гестия о чём-то говорит с Афиной. Арес горячится, доказывает Ифиту: «Да вот весь вопрос в том, чтобы он сразу туда не полез…» Только Прометей прислушивается ко всему со все возрастающей жалостью. И в глазах — что-то страшное, о нитях, о Мойрах… Правда, к Прометею тут же пристал Гипнос: «Так а если бы вот там усыпить…»

Персефона тихо скользнула в сад. В пальцах засеребрился шлем невидимости — приглашением: давай же, исчезни.

Невидимой она прошла по зеленым дорожкам, на которые упали сраженные полуденным зноем листья. Вздохнула полной грудью, неверяще прислушиваясь к себе.

Меньше дня назад она видела Флегры. Черное будущее для богов. Вечное небытие. Откуда же взялось спокойствие, куда девалось вечное, черное равнодушие?

Будто кануло в Стикс, который эти безумцы собираются победить.

Они его вернут, — вдруг с кристальной ясностью поняла Персефона. Не остановятся, пока не вернут. А это значит — не шесть лет, может, даже не шесть месяцев.

Может, три месяца или даже меньше — и она дождется.

«А потом он уйдет на Флегры, — шепнул голосок, похожий на голос Мома. — Чтобы нести смерть Гигантам. Они вернут его не для жизни. Он будет смертным, единственным смертным в бою. А смертные хрупки, ты знаешь».

Персефона прижала пальцы к вискам, стараясь утопить, заморозить, истребить ненужные мысли. Будто сорную траву, будто худшего врага — где там бог смерти для этого неуемного внутреннего голоса?

У бога смерти нашлось дело: каменеть рядом с бывшей царицей богов. Подслушивать, наверное, нехорошо, — подумала Персефона, когда увидела этих двоих во внутреннем дворе. Не по статусу царицы. Впрочем, был один такой — ходил себе невидимкой, подслушивал, подглядывал. Между прочим, был Владыкой Олимпа. Так что и ей можно, наверное.

Хотя что тут подслушаешь, на что поглядишь? Молчание — тяжкое и изматывающее. Тетка Гера уселась на скамью, задумчиво перебирает стрелы в колчане. Выжидает.

Пока каменная статуя оживет и надумает говорить.