Иная судьба

Оказывается, они к ней готовились. Ждали и копили силы. Олимп пировал, — думала Персефона с горечью. Олимп пировал, и у нас вовсе нет войск. А здесь, на краю света, втихомолку и издалека заключались военные союзы, ковалось оружие под руководством Прометея, создавались отряды, палестры…

Что может группка изгнанников-заговорщиков?

Судьбы мира решать, оказывается.

На совет первым явился Прометей. Прошел в густую тень обширной беседки, уселся. Извинился за брата: у того какие-то разговоры с отцом. То ли по поводу сосудов, то ли по поводу Пандоры, то ли по поводу вещих прозрений, кто там знает многомудрого и осторожного титана Япета.

Прилетел Гипнос — какой-то встрепанный и угрюмо трущий глаза: «Уснешь с вашей братией! То копьем. То на Флегры. На себя самого отвара не хватает!»

Следом возникла Гера, кивнула деловито: «Так и знала, что ты где-то тут, успокою сестру. Нет, не скажу, конечно, где ты. Садись ближе, племянница, долго не виделись». Персефона кивала скованно: не знала, как говорить с первой женой Климена Странника. Хотя она ведь сейчас замужем за другим — вон ее кифаред, тихо гладит струны, а глаз с жены не спускает — вдруг да потеряется.

Последними в воздух внутреннего двора шагнули Танат и Гестия. Богиня очага улыбалась тускло, измученно, и Гера тут же подскочила с возмущением:

— Ты с ней что в ваших болотах сотворил, подземный?!

И поперхнулась, когда взглянула на Убийцу. Раньше у того разил только взгляд — а теперь все лицо заострилось будто лезвие. Подольше посмотришь — с дырой в глотке упадешь.

— Думаю, не в болотах дело, — сказал Арес вполголоса, пока Гера усаживала Гестию поближе к очагу. — Тетушка, а правда, что Громовержец после беседы с тобой летел кверху тормашками?

Гестия, грея руки у огня, призадумалась.

— Тормашек не было. Но немножко, кажется, все-таки летел. Ну, он же хотел ударить Таната!

Рассмеяться в голос помешала только толосная физиономия бога смерти.

— Элизиум, — тихо сказала Персефона. Дождалась непонимающих взглядов. — Зевс разгневался на непокорных. Помешавших ему. Бросивших ему вызов. Он обратился к Мому — тому, кто занимает трон в подземном мире. Мом-Насмешник не хочет выдавать подземного. И ссориться с Зевсом тоже. Он сделал Элизиум вотчиной младшего сына Нюкты. И отправил его туда… в ссылку.

Тихо охнула Гера. Прометей исторг сочувственный вздох. Афина подперла кулаком подбородок, смотрит пристально: откуда знаешь?

— А что б ей не знать, если она тьму нашего мира призывает, — бурчит Гипнос. — И мир гранатами зарос по самое не могу. Ее признали царицей. Дали право — я бы так сказал, побольше, чем у братишки-Мома, хоть у него и трон под седалищем. Только вот — почему?

— По праву мужа, — передергивает плечами Гера. — Может, на Олимпе брак и не признали, а вот мир признал. Тем более что они клялись в верности на его берегах.

Ничего не укроется от богини домашних очагов. Только вот Гипнос не согласен.

— Пф! — возмущенно машет крылом. — Чтобы царице! Власть! Пока муж в отлучке! Да вы хоть знаете, как наш мир с царями-то обычно? А тут — жене такое!

Персефона молчит. Не хочется сыпать впустую словесную шелуху, говорить, что это значит лишь одно: мир признал нового царя так, как не признавал еще никого. Не за месяцы, не за годы — в несколько минут.

Потому что никто раньше не пытался жертвовать собой ради мира.

Ифит глядит встревоженно. Он ничего не говорит, но кифара у него под пальцами выплескивает из себя предвидение. Осторожно, царица подземного мира. Мом-Насмешник не глупец Он поймет, почему у него нет власти. Поймет — и…

Арес хмурится.

— Элизиум — дрянь, конечно, — говорит с ноткой раздражения. — Только у нас тут скоро Тартар в гости заглянет. Точнее, уже заглянул в гости — к Гее-Матери, а она и родила от большого-то счастья.

Потом рассказывает Афина. Скупо, кратко, сухо — и от этого выжатого, обесцвеченного пересказа всёкажется еще страшнее. В рассказ Афины не прокралась гарь от сожженных навсегда Флегр, не пролезло видение бесконечной дороги. Но они где-то там, притаились неподалеку. Ждут, когда можно будет — без промаха…

— …смертный лучник.

— Так из смертных много кто хорошо стреляет, — хмыкает Гипнос. — Эврит, к примеру, царь. Или пара десятков сыновей Зевса — ну, знаете, последних. Или…

Или.

Тяжкое молчание повисает между присутствующими. В молчании — понимание.

А в горле — ком.

Его не могут найти три года, — хочется крикнуть Персефоне. Три года назад он шагнул из Стикса — и я искала его, и не могла его найти. Я вижу по лицу Ареса — он тоже искал. И Гера. И Ифит со своей музыкой. Даже Убийца — и тот искал, вглядывался — вдруг мелькнет рядом с умирающими…

Нет.

— Искали не только мы, — говорит Ифит тихо. — И недруги тоже. И олимпийцы, — олимпийцев он все же к недругам не отнес. — Но найти между смертных трудно. Словно найти гальку на берегу.

Невидимка — всегда невидимка. Пусть себе без шлема — найдет, где скрыться.