Иная судьба

Музыка и гомон глушили, вокруг сновали смертные, два-три раза на него налетели — и шарахнулись, где-то сгорела баранья ляжка, воздух пропах прогорклым жиром, и губы сами собой дернулись — сжались в брезгливой гримасе.

Уйти от этих… чуждых.

От не-чудовищ, от чересчур ясного дня, от пира, на котором не место смерти.

Впрочем, в шатре вряд ли будет лучше: мутило при мысли о том, что придется сидеть с олимпийцами, ловить взгляды свысока со страхом, брезгливостью, слышать недвусмысленное: «А этому что тут…» В толпе его замечают через раз, вздрагивают — и принимают за лишнее на пиру видение. Или за родича мормолик — вон они, свита Гекаты, взмахивают крыльями, показывают клыкастые улыбки заинтересованным лапифам. И бледные Коцитские нимфы — где-то в глубине, оттуда долетает тягучая песня.

И можно стоять у разных костров.

Слушать малозначащую болтовню, по крупицам просеивать нужные фразы.

— А мы с Зевсом… ка-к-то раз… и-и-и-ик, на драконов!

— А я думал, откуда Тифон получился-то…

— Д-дурак. Не за этим же на драконов! З-за этим — к нимфам. А у Зевса-то еще и в женушках — Деметра….

Шаг к другому костру.

— Ой-ой, девочки, девочки… а я слышала вот, что Зевс хотел на Афродите жениться!

— Да?!

— Правда?!

— А почему не женился тогда?

— А Деметра обещала с ним иначе — как Гея с Ураном!

— А разве он не сватался к Гере?

— Да-а-а, но Гера же в него стреляла…

— Дура! У Геры просто муженек нашелся. Наш… — с придыханием… — Мудрый.

— А Посейдон тоже на Афродиту ведь заглядывался?!

— Ну да. Только она пока от него бегает: а вдруг ему подземный мир достанется? Глядишь, так и вообще обет девственности примет!

— Ахахахаха! Киприда — и обет девственности!

— А говорят, что Афина Мудрая уже приняла?

— Врут, наверное…

— Да нет, там же Гестия первая на очереди…

Шаг к другому костру.

— А-а-а вот куда все эти титаны подевались — кто знает?! Сгинули, говорят. В Тартар сами провалились — чтобы только с ним не встречаться. Да я вообще видел, как он Тифона… это я тебе скажу… я тебе скажу… ух!

Еще несколько шагов — мимо гарцующих с копьями кентавров, диких плясок сатиров…

— …чего вообще возится с этими подземными? То Гипнос, то Мом этот… ой. Х-хайре, а м-мы тут ничего, м-мы так пр-про-прос-с-сто…

Танат не стал ждать окончания. Шагнул дальше: еще с десяток шагов, к еще одному костру, скользящих, бесшумных…

— Амалфе-е-е-е-е-е-е….!!!

Когда впереди вырос серый вихрь — Танат не шарахнулся в сторону. Остался стоять как стоял, сложил руки на груди.

Чего опасаться смерти?

Вихрь затормозил копытами и обернулся всклокоченной козой с обломанным рогом. Древней с виду, с клоками вылезающей шерсти, но с неукротимо горящими глазами. Коза торопливо прожевывала что-то легкое и цветастое и оглядывала фигуру бога смерти желтыми невозмутимыми глазами. Потом приглушенно мекнула и наклонила голову, намекая: я тут тупоумная скотина, за себя не отвечаю, потому пошел вон.

— Фух! Поймала! — это был второй вихрь, едва не пролетевший мимо козы. Стукнувшийся о бога смерти на излете — отчаянно и легкомысленно.

Оказавшийся девчонкой — да нет, уже девушкой — рыжей, растрепанной, будто пламя, в веснушках и в гиматии морковного цвета к тому же.

— То есть, не тебя поймала, а её, — поправилась девушка, отскочив назад и выпуская из горстей серое одеяние. — Амалфея, ну ты… ну, ты вообще, о чем думаешь?! Понимаешь, с ней же только Эвклей может справиться, пока она его бодает — все как-то могут отдохнуть. А Эвклей сейчас на кухне, он же устроитель пира, вот он и выпустил ее из виду, и она сожрала новенькое покрывало Афродиты. Афродита сейчас в слезах, ее Гера с Деметрой успокаивают… Амалфея, может, отдашь? У тебя нет яблока, чтобы с ней поменяться?

Танат Жестокосердный запоздало понял, что девушка обращается к нему.

Качнул головой, стиснув зубы. Подумал: могу предложить лишь меч.

— Меча не надо, — сказала девушка, мельком глянув ему в глаза. — Лучше бы яблоко. Но она все равно уже почти покрывало доела. Все равно спасибо, что ее остановил, — она говорила, поглаживая злобную тварь и осторожно беря ее на привязь. — А то она бы тут вообще всех перебодала, она и на свадьбе Аида с Герой пыталась вот… а ты Танат, да? Сын Эреба и Нюкты?

Прозвучало странно. Неправильно, противоестественно. Так, будто она произнесла обычное имя. Не призвание, не предназначение, не проклятие, не то, что боятся произнести. Имя. Как «Пирр, пастух, сын Атрея».

Он так своё имя произнести не мог никогда. Получалось только — словно режешь по живому.

— Да. Я Танат. Сын Эреба и Нюкты.

— Ты на Гипноса похож, — улыбнулась, будто не сморозила величайшую глупость, сравнив несравнимое. — Только крылья черные. А я Гестия. А почему ты здесь? Не в шатре? Там же скоро братья жребий будут тянуть, и вообще… или тебе больше нравится у костров? Я тоже люблю огонь, он красивый. Хочешь посмотреть на мой костер?

Коза с поводка мекнула злорадно, доедая драгоценное покрывало. Мол, ты и дальше стой столбом, бог смерти.

Бездарно дерешься.

Дочь Крона — она правда дочь Крона?! — шагнула к богу смерти и бесцеремонно ухватила за рукав.