Иная судьба

Потом Гермес что-то опять украл. После того, как слетал к Прометею. Это недавнее пополнение зевсовой коллекции побочных сыновей вообще крало постоянно и вдохновенно. Начал в пеленках, со стад Аполлона, а закончить попытался моим луком (после чего приобрел легкое косоглазие и утонченную горбинку — нос после перелома не сросся). Вот и сейчас утащил у Фемиды Правосудной ее весы, а Правосудная явилась ко мне за мерой справедливости. Меру я выразил тем, что поставил Гермеса провожать тени в подземный мир — и ему полезно, и я буду знать, что там творится. От Гипноса ничего не поймешь: лет двадцать является окосевшим после Посейдоновых пиров. Пиры вошли в песни, Посейдона, как и меня, прозвали Щедрым и Богатым, а я того и гляди полезу в подземный мир сам, потому что не понимаю — как это брат успел так хорошо спеться с тамошними жильцами.

Потом день разбуянился и подкинул мне братский визит: Зевс сидел до полудня и говорил о том, что в подводном мире не все ладно. Мол, какой-то рыбак решил с голодухи травкой закусить, а травка оказалась волшебной, ей еще Гелиос своих коней кормит… Ну, и появилось новое божество, какой-то Главк. Подчиняться, мол, не желает.

Я кивал с мудрым видом и замечал, что да, бывает всякое: у меня-то вон Кой, из титанов второго поколения, распоясался. У него, знаешь ли, подрос сынок Лелантос, так этот сынок, говорят, все вспоминает, как я жестоко поступил с Прометеем. К великанам наведывается вместе с папашей.

Да и остальные — Крий, Астрей, его сыновья-ветры — как-то не наведываются на Олимп. И к себе не зовут.

Боятся, что ли, моего милосердия и моей справедливости?

Да и смертные…

Царек Аркадии ухмылялся. Расписывал в красках: какое блюдо приготовил царю богов. Сыновья царька стояли тут же — почтительно подхихикивали папеньке.

Впивались глазами — желали посмотреть, как Великий, Гостеприимный, Грозный Кроноборец будет есть человечину.

— И откуда вы только лезете?

Царек моргнул. Смеха в рысьих глазах поуменьшилось.

— А?

— Лезете, говорю. Откуда. Вот поверишь на слово? За лунный цикл штук пять кощунников каких-нибудь объявится. Финиками не корми, дай богов принизить. Ты, например, слышал про Арахну, сын Пеласга?

Царек Ликаон молчит и трясет головой. Сыновья безмолвно моргают. Блюдо с искусно приготовленным телом несчастного заложника из другого города тихо стынет на столе передо мной. Дразнит аппетитным парком.

— Была такая лидийская ткачиха, которая как-то вызвала на состязание Афину Мудрую. Ты вот знаешь, что с ней произошло?

Спроси Ату-Обман — она тебе с удовольствием распишет, как Афина превратила Арахну в паука, да еще по лбу челноком пристукнула. На самом деле… не знаю, что там изобразила ткачиха из Лидии, но дочь убила ее на месте. И после несколько дней ходила хмурой и развлекалась в основном, побеждая Ареса на поединках.

Ликаон не знает. Он вообще стоит и моргает недоуменно, потому что Владыка должен проявлять гнев по-другому. Хмурить брови, голосом с высоты своего роста греметь. Всяко уж не болтать, будто пастушок с Крита.

Какая тебе разница, как я говорю и как веду себя, сын Пеласга? Ножницы Атропос над твоей нитью уже раскрылись.

И неужели ты в самом деле думаешь, что ты первый, кто попытался проверить мое всеведение, покормив меня человечиной?

Об остальных просто никто не знает. Значит, я сделаю так, чтобы о тебе узнали все.

— Кто ж вас так учил человечину готовить? Чеснок положили. Еще, небось, и в вине как следует не вымочили. Да ни один себя уважающий олимпиец такое в рот не возьмет!

Хотя за Эвклея я не ручаюсь.

«Ик!» — выскочило у горла Ликаона. «Ик! Ик!» — помогли ему сыновья.

Я сделал последний глоток вина из кубка. Поставил кубок. И продолжил тихо:

— А сам-то ты пробовал, сын Пеласга? Раздели же со мной чудесное блюдо. Отведай первым — в знак моей особой милости. Я окажу эту милость и твоим сыновьям — пусть и они насладятся божественной трапезой.

Смолкло хихиканье. Намертво. Страх мгновенно выбелил лица.

— В-владыка…

— Ешьте.

Под моим взглядом — холодным, пристальным, владычьим, царек протянул трясущуюся руку к блюду. Взял кусок, измазав пальцы мёдом, прилежно стал пихать в рот.

— Где же блаженство на твоем лице, о Ликаон? Или ты хотел угостить бога богов невкусным блюдом?

Царек поспешно добавил блаженства на лицо. Зачерпнул из блюда второй кусок, торопливо запил вином, потянулся за третьим, отчаянно скалясь, показывая — ничего, мол, не хотел такого, кушай на здоровье, бог, блюдо — вкуснейшее.

Амброзия пополам с нектаром.

За царьком, толпясь, потянулись сыновья. Подошли, повинуясь моему безмолвному кивку. Протянули руки, стали хватать куски, в горло пропихивать.

Кто давится, а кому, видимо, и не впервой. А кому вообще все равно — человечина и человечина, приготовлена неплохо… Вот еще б чеснока побольше — и вообще совершенство.

Сколько же у тебя сыновей, царь Аркадии? Двадцать… больше? Было бы у меня столько сыновей — я бы, наверное, в Тартар бы уже сиганул. Потому что не знал бы — кто…

Мне, впрочем, и одного хватает.

— Никтим!