Infernum. Последняя заря

Прошла неделя с момента, как Ида нашла письма. В тот вечер столько всего произошло, что она была не готова к еще и этому разговору с отцом. В мыслях перебирая каждый день все произошедшее, она продолжала называть его отцом, но пока не могла понять, что изменится в их жизни и сумеет ли она дальше его так называть вслух. За эту неделю они пересеклись всего несколько раз — либо так складывались обстоятельства, либо оба старательно избегали друг друга. Потран хотел дать ей время, но и сам был не готов к переменам. Он с того самого дня двадцать лет назад перестал даже думать о том, что Ида ему неродная. Его душа была опустошена, сердце разбито, и девочка, едва спасшаяся от неминуемой гибели, была его оплотом. Его домом. Он сделал все, чтобы так все и оставалось. Ни одной живой душе, кроме Йофаса, не проболтался, ни одним словом, ни одним поступком не вызвал сомнений. Он месяцами скитался по заброшенным хижинам, далеким деревням, в которых не задавали вопросов и не смотрели косо. Его легенда была тщательно продуманна и настолько детальной, что он сам в нее поверил. Его путь лежал на юго-восток, спасение и способ уберечь тайну он видел только в деревне, которая тогда не была ни Зараватом, ни Аз-Каретом. Он продумал все. Добравшись до деревни, Потран был готов к косым взглядам, подозрениям, вопросам — он был готов ко всему. Кроме того, что будет не один. Не одну тайну хранила деревня. Поэтому Потран был уверен, что другая правда никогда не всплывет. Даже чуть раскосые глаза Иды не выдавали в ней азкаретку, скорее придавали некое очарование и выделяли среди подруг. Он и в мыслях не мог допустить, что она узнает правду. Особенно так рано. Она была не готова. Он был не готов. Опасность не миновала, притаилась, как хищный зверь перед прыжком, выжидает, высматривает, вынюхивает. Он не мог так рисковать. Поэтому когда увидел письма в ее руках — старый дурень, не осмелившийся сжечь их, сентиментальный хрыч, решивший, что если не успеет рассказать, хотя бы так искупить свой грех, — он рассердился, потому что испугался. Он никогда не видел ее такой растерянной, такой… такой преданной. Поэтому вместо прощения, он попросил ее забыть. А ее «ненавижу» до сих пор раздается эхом в его голове. Непонятно, откуда у него силы не выдать бурю, бушующую в его душе, и продолжать выполнять свою работу при постоянно блуждающем разуме — как он не спилил себе ногу и не отрубил руку, — вероятно, опыт и мастерство делали все за него. Но сколько еще он будет избегать этого разговора? Ида злится из-за лжи, но если он ей все объяснит, она услышит, она поймет. Она же его любила эти годы не из-за общей крови. Она же его… руки затряслись, задрожали губы и впервые за эту неделю Потран почувствовал, как ком, гнездившийся в груди и давящий все это время, готов вырваться потоком слез. Из этого состояния его вырвал голос:

— Слыхал, старик, имперский гонец прибыл? — безобидно брошенная фраза Мосса, желающего в очередной раз продемонстрировать свою небывалую способность узнавать все раньше всех, возымела абсолютно противоположный эффект. Пот выпрямился и напрочь забыл о терзавшей душу боли. Страх явился на смену, затмив собой все чувства. Первобытный страх, необоснованный, беспочвенный, но зарождающийся на могиле зарытых тайн. Боится тот, кому есть что скрывать. Поэтому Мосс проводил взглядом вылетевшего из мастерской Старого Пота.

* * *