Иное... [СИ]

— Кто ж знает… куда…, - усмехаясь ответил Андрей. — Ты, чё до сих пор не въехала… Здесь нет никого, кто оставил инструкции… Тут ты один на один со своими муками, со своей совестью и тупой башкой, которая довела тебя вот до этого разваливающегося коридора. Ты двигаешься вперед… вперед… а если не захочешь идти или попытаешься сдержать ход других скоренько так получишь по голове… Я тоже получил… получил по этому вареву внутри башки… Оно и так-то болит, а как по ней заедут кулаком, так тот удар уж очень болезненно в ушах отзывается…эх!.. А потому ты и топаешь ножищами… хочешь не хочешь, а тебя сзади непременно подгонят… Это, наверно нарочно тут так устроено, чтобы тебе не захотелось присесть… или вновь наложить на себя руки. Вот ты и двигаешься и ждешь когда появится та дверь… и ты в нее проскочишь… Проскочишь и попадешь куда-то в иное место… в новое… Может лучшее, а может и нет.

Андрей говорил неторопливо, часто делая паузы в предложениях, между слов, стараясь объяснить мне смысл пребывания здесь, а когда он закончил, откликнулась я:

— Может через эту дверь приходят к Богу… На суд Божий…

— Дура… на какой суд Божий, — сказал Андрей, однако в этот раз слово дура прозвучало как-то нежно в его голосе, словно он сказал не дура, а глупышка. — Да таким как ты и я не видать Бога… А потом я то в Бога не верю… Я вообще-то атеист… я советский человек… впрочем как и ты… Или нет, или ты не советская?

— Нет больше такой страны- СССР, — печально отметила я и тяжело вздохнула. — Она распалась… пятнадцать союзных республик стали независимыми. Коммунистическая партия больше не у власти, и строй у нас теперь не социалистический, а капиталистический… Да, и во главе Российской Федерации стоит не генеральный секретарь, а президент.

— Кто? — почти прошептал Андрей.

— Президент, — повторила я, для особа бестолковых.

— Президент… это как в США, что ли, как у наших врагов что ли?… — переспросил Андрей этим вопросом больше обращаясь к себе, нежели ко мне.

— Они теперь вроде бы нам и не враги, — произнесла я, и оглянувшись на мгновение, посмотрела в ошарашенное лицо Андрея и в его чуть-чуть вытаращенные глаза. — Не враги и не друзья… а так, что-то непонятное. Впрочем наша страна теперь тоже, что-то непонятное… Все фабрики, заводы теперь в частных руках… хотя уже и нет той промышленности, что была в советское время, нет колхозов, совхозов… живем мы только благодаря продаже нефти и газа… У нас теперь частная собственность на квартиры, дома, теперь у нас налоги, и полный бардак, бедлам в стране… коррупция, бандитизм… и большая часть народа спивается, наркоманит.

Андрей молчал, только слышалась, там позади меня, его тяжелая поступь и прерывистое дыхание, будто человеку было тяжело не только воспринимать услышанное, но не менее тягостно это услышанное пережить, переосмыслить. Судя по всему он на какое-то короткое время лишился дара речи, а потому не слышалось даже его постоянного поминания егойной матери, каковое он очень любил говаривать, ругая таким образом и себя, и всех психованных, что встретились ему на пути.

Я шла, тоже молча, не прерывая его дум и тихонечко так вздыхала, представляя себе, как наверно ему, советскому человеку, жившему в застойное, прекрасное, по рассказам старших, время бедственно было узнать о том, что его великой страны больше не существует. Узнать, представив себе, что подверженное критике неправильное и чуждое произошло с его Родиной и теперь живет, правит внутри нее.

Немного погодя Андрей снова заговорил со мной, и теперь в его голосе не было былой злобы, он звучал мягко, нежно, словно голос знакомого мне человека, можно сказать даже друга:

— И зачем ты Оля вены вскрыла… — это был не вопрос, а точно упрек, который я уже давно озвучила сама для себя, а теперь озвучил он. — Зачем убила себя… Такая ты баба ладная, красивая… наверно не дура, поди образованная… Ухоженная такая бабенка… и ради этого мужичка так с собой по-дурному поступила.

Я — опешила… Опешила и оттого, что Андрей на самом деле может быть таким хорошим человеком, может так спокойно, осмысленно говорить. И оттого, что говорил он дельные, правильные слова и говорил их по-человечески, по-доброму так как может сказать лишь близкий, родной человек… или человек с которым вместе, что-то пережито… и пережитое оставило неизгладимый, широкий шрам на душе обоих. Я порывисто оглянулась, посмотрела на него, его губы широко раздались в стороны, показав мне улыбку, выражающую одновременно нежность и затаенную обиду, глаза мои наполнились слезами, голос дрогнул, переходя на рыдания и я, с трудом справляясь с волнением, ответила: