Инсбрукская волчица

Этот визит к дяде и тёте со слёз начался, слезами и закончился. Я высунулась из окна поезда и махала рукой уплывающим лицам родных, не в силах удержаться от плача. Рядом со мной на скамье стояло не меньше коробок и свёртков, чем по пути сюда. Тётя Амалия приготовила моим родителям уйму подарков. Но я уже не боялась, что кто-то что-то украдёт.

За каникулы я посвежела и поправилась. Но стоило мне вернуться в класс, как тоска и отчаяние вернулись ко мне с новой силой. В первые дни мне было особенно тяжело, так как Мила Гранчар по непонятной причине гимназию не посещала. Все тычки и насмешки доставались мне одной. Девочки весело делились на переменах принесёнными из дома праздничными лакомствами, и только мне одной никто ничего не предлагал. Да я бы не взяла ничего, опасаясь обычных издевательств.

На третий день занятий классная дама поручила мне сходить домой к Миле и выяснить, почему она не ходит на занятия. Конечно, кому ещё это могли поручить, как не мне.

После уроков я пошла в маленький коричневый особняк возле станции, где поселилась семья Гранчар. Раньше мне не приходилось бывать дома у Милы, и я чувствовала какую-то непонятную робость. «Ну что тут такого? – уговаривала я сама себя, – просто скажу прислуге, что я прислана классной дамой, узнать о здоровье Милы, а если она больна, попрошу передать ей пожелание скорейшего выздоровления. И тут же уйду. Ничего страшного»

С самого начала всё пошло не так, как я себе представляла. Сперва меня встретил громкий лай лохматой дворняги, а после громкого окрика на чистом хорватском «Сильва, тихо!», в дверях показалась сама Мила.

– А, это ты, – смущённо пробормотала она, стоя на пороге. Мила, как будто, сомневалась, пускать меня в дом или выйти самой для разговора со мной. Я уже собиралась с облегчением сказать что-то вроде: «Ты здорова, это хорошо, приходи на занятия», и повернуть обратно, но тут Мила взяла меня за руку.

– Пойдём, только быстрее.

Она затащила меня в тёмную прихожую, где я несколько раз налетела на какие-то предметы, валяющиеся под ногами.

Планировка дома была странной. Из прихожей мы попали в огромную захламлённую кухню, которую прошли почти бегом, и оказались в тёмной пыльной гостиной. Окна были зашторены.

– Сейчас, – бормотала Мила, раздвигая шторы, – если ты уж пришла, я прямо сейчас тебе покажу.

Из дальних комнат вдруг послышалось жуткое мычание, похожее на рёв дикого зверя.

– Что это? – с испугом спросила я.

Мила не обратила на звук ни малейшего внимания.

– Это отец, он болеет, у него бред, – ответила она, продолжая раздвигать тяжёлые драпировки.

– Может быть, надо позвать доктора? – спросила я, с опаской поглядывая в ту сторону, откуда доносились звуки.

– Доктор не поможет, – ответила Мила, – у него это часто. Потом само пройдёт.

– Ты поэтому не ходишь на уроки?

– Ну да, должен же за ним кто-то присматривать, – шмыгнула носом Мила. – Он лекарства когда забывает пить, буйствует так, что все на ушах стоят.

– У вас что, нет прислуги?

– Нет. Платить им нечем. Я тут сама прибираюсь, иногда и папа… Когда в здравом уме…

В гостиной стало светлее, но не намного. Тусклый свет осеннего дня с трудом пробивался сквозь немытые стёкла.

– Вот, смотри! – торжествующе произнесла Мила, подводя меня к стене, на которой в простых тёмных рамках висело несколько фотографий.

Здесь были две фотографии молодых мужчины и женщины, видимо родителей Милы в молодости, фотография, о которой Мила мне говорила, на ней она была запечатлена с отцом, вид какого-то водопада и чуть в стороне фото мужчины с лихо закрученными усами в старинном мундире.

– Вот смотри, – повторила Мила, указывая на эту фотографию.

– И что? – недоумевающе произнесла я.

– Это мой двоюродный дядя. А если он есть и в вашем альбоме, значит, мы с тобой родственники. Пятиюродные сёстры!

– Вот ещё! – фыркнула я, – нет его в нашем альбоме! И пятиюродных сестёр не бывает!

Похоже, яблоко от яблони не далеко падает. Боюсь, эта мысль засела в голове Милы надолго. И как ей такое в голову взбрело? Конечно, у меня в роду были славяне, но я не припомню, чтобы кто-то из них жил в Далмации и, уж тем более, пересекался с семейством Гранчар.

Я тотчас пожалела, что вообще явилась в дом Гранчаров. У Милы, как по заказу, сегодня был странный припадок – она постоянно разговаривала с гиканьем, при этом по-дурацки улыбаясь. Я видела при этом, что её лицо постоянно передёргивается. Вновь во дворе залаяла Сильва, их собака, очевидно, встревоженная шумом в гостиной. Я наблюдала за тем, как носится по гостиной Мила, поверившая в своё столь внезапное открытие. Остановилась она, только когда дверь спальни скрипнула, и оттуда расшатанной походкой вышел её отец. Выглядел Филипп неважно – бледный, опухший, заросший неопрятной трёхдневной щетиной. Руки его дрожали, а сам он непрерывно издавал звуки – нечто среднее между рычанием и воем.

– Оклемался, – без удовольствия пробурчала Мила и метнулась к дивану.

Филипп же, как ни в чём не бывало, размял затёкшие кисти и спросил томным замогильным голосом:

– Imamo li goste? (У нас гости?)