Иные песни

Из обрывков разговоров во время трапез, из шепота слуг, из сплетен, подслушанных во время прогулок по снегу, господин Бербелек выстраивал истории отдельных путешественников. Например, двое юношей анаксегиросной морфы оказались профессиональными богобойцами, Яном и Ганом Зарзоги, разыскивались всей милицией Гердона. Гердонские компании нанимали их, чтобы те уничтожали туземные культы. Братья отправлялись в дикие земли, отыскивали жрецов, святые места и чудесные воплощения, после чего заставляли тех провести ритуал унижения, принимая присягу верности Анаксегиросу или королю. Искусство же состояло в выборе для ритуала такой Формы, чтобы ни у одного дикаря после не осталось ни малейшего сомнения насчет силы отдельных божеств. Зарзоги убивали богов вдоль восточного и южного побережья Гердона, оставляя за собой руины снов, пепелища мечтаний и трупы бессмертных. К несчастью, они обладали чувством юмора. Когда вышло наружу, что обычно они принимают присягу верности и во имя несуществующих владык, тотчас сотворяя для полузвериных автохтонов безумные религии и мерзейшие мифологии, приговор пал мгновенно. Богородчество — куда более грязное и опасное занятие, нежели богобойство.

Господин Бербелек обменивался с попутчиками исключительно формальными знаками вежливости и осмотрительными шутками. Несколько раз выбирался на прогулку в компании старого франконского софистеса, самозваного биографа Иллеи Коллотропийской, Шарля Донта. Катрина, бритийская аристократка веселого нрава, также встретила с Иеронимом несколько восходов; Иероним подозревал, что она выполняла ту же роль (шпиона и агента Иллеи), что и Завия. Вместе они восходили на верх стены, заглядывали в пропасть, Катрина смеялась, бросая в облачную бездну камешки и снежки.

Лунный Двор находился едва в стадии от стены, шедшей вдоль края поднебесного плоскогорья. Сия земная ограда была высотой почти в сотню пусов; на закате и рассвете тень ее проливалась по снегу до самого порога Двора. Местами вал превращался в настоящую стену, с воротами, башнями и висячими помостами, с которых — используя сложную систему шестерней и подшипников — ангелы спускались в заросли висячих садов и виноградников. И именно на стены опирались высокие подъемы и спирали Лестниц-в-Небо. Сюда причаливали прибывающие в Оронею воздушные свиньи, поскольку Король Бурь издал указ, запрещавший аэростатам приближаться к самому городу, ибо в сердце антоса кратистоса со сжатым внутри свиней аэром могли происходить странные вещи — даже со столь небольшими его объемами, которые использовали для управления высотой полета оронейгесовых башен.

Двор стоял при дороге, что соединяла город с одними из главных врат на валу; здесь же выстреливала ввысь арабская архитектура Ступеней-в-Небо, предназначенных для лунных ладей. Господину Бербелеку было интересно, какую роль выполняют врата для города, куда ведут исключительно воздушные пути. Впрочем, у города — а тот виделся со Двора то массивом ослепительной белизны, а то лишь рваной тенью, в облаке тысяч трепещущих знамен — тоже была собственная стена и врата в той стене. Опять же (и это господин Бербелек понимал прекрасно) Форма города без стен и ворот всегда оставалась несколько ущербной, неполной, слабейшей.

У господина Бербелека ныне было вдоволь свободного времени и практически никакой работы. В библиотеке Двора он нашел несколько разных изданий и переводов «Моего путешествия на Луну, и что я там увидел» Фердинанда Элькинга; он читал ее в детстве, теперь вспоминал. А также — «Путешествие Гаудата» пера Иоанна Гаудата, «Сон Сципиона» Цицерона, «Фарсис» Ибрагима ибн Гассана. Вернулось ощущение нереальности, сказочности всего этого похода.

Может, он и в самом деле никогда не покидал Воденбурга, может, уснул там в теплой купели, во мраке тесной ванной комнаты, наконец-то вскрыв себе вены, а все это — лишь один длинный предсмертный сон?.. Или сон посмертный. Философы пишут, что такого рода предположения невозможно проверить, однако господин Бербелек знал точно, что это не может быть правдой: тому Иерониму Бербелеку, в Форме которого скрывалось самоубийство, не снился бы Иероним Бербелек, ведущий джурджу в дикую какоморфию Африки, сгибающий выи женщинам и мужчинам, владеющий наслаждением дочери Лунной Ведьмы.

Он подумывал написать письма Алитэ. Из Оронеи в Александрию свиньи летали каждые две-три недели. В письме он сумел бы написать то, чего не мог ей сказать, — форма письма всегда иная, она позволяет определенную безличную искренность, не настолько трудную, как если стоишь лицом к лицу с кем-то столь близким, как дочка, особенно — дочка. Абсолютно несдержанным можно оставаться лишь в присутствии людей совершенно чужих, чьи мысли и чувства для нас ничего не значат. Всякая любовь — это своего рода клятва чужой Форме — матери, отца, любовницы, ребенка.

Он не сумел тогда закрыть свое сердце никаким счетом, его прощание с Алитэ было коротким, сухим и безразличным.