Иные песни

Дом был невысоким, в один этаж, крышу его сперва заслоняла зелень сада. Только когда Ихмет дважды повернул, выходя к площади перед конюшнями, он увидел фронтон дома — а вернее, его более низкую, наземную часть, своеобразный фауцес, мраморную якорню на берегу Мареотиды. Из его фундамента над озером выстреливали арки нагретого солнцем камня, и скрытые под ними ступени, ведшие в обширные коридоры и залы, что повисли на блоках красного оронейгеса над водами залива, водами, поросшими тростником и гелофитовыми цветами. Некоторые из тех залов, насколько помнилось Зайдару, имели полы из толстого воденбургского стекла, в других же специально оставили узкие щели и округлые отверстия, «подвалы» же дома спускались к самому уровню теплых волн, и вся эта воздушно-земно-водная архитектура —

— Ты вернулся!

— Приветствую, приветствую нашу черную Артемиду!

Они обнялись. Завия отступила на шаг, чтобы получше осмотреть Ихмета.

— Ты еще пахнешь морем. И борода — мог бы наконец-то и сбрить!

— Тогда я не узнал бы себя в зеркале.

— Ага! Этот блеск в глазах — новая охота — скажи, что подстрелил?

— Ну-ну-ну, госпожа позволяет тебе так набрасываться на гостей? У старого человека может же и сердце не выдержать. Но дай же я погляжу на тебя! С каждым годом все моложе и грознее. А что ты сделала с волосами?

— Семьдесят семь косичек. Домашний дулос мне заплетает. Эта форма нынче пришла от Хуратов. Не нравится?

— Поворотись-ка.

— Пробовала уговорить эстле Амитаче. А эстле Лятек уговорил этот ее —

Упала со сломанной шеей. Нимрод для уверенности легонько пнул ее в висок, череп треснул, подобно молодому кокосу, выплеснулись соки.

Он осмотрелся снова — никого в поле зрения, ничего не шевельнется в окнах дворца, никто не переходит двор. Изнутри конюшен доносятся приглушенные голоса, ржание обеспокоенных коней (почуяли кровь?), но ворота закрыты. Он взял труп под руки и затащил в ближайшие кусты. Вернулся, присыпал песком пятна красного. Проверив сапоги и штаны (чистые), он огляделся в третий раз. Никого, ничего, никто.

В висящем над берегом озера главном приемном покое он наткнулся на сенешаля дома Бербелека. Сенешаль позвал слугу, чтобы тот проводил Зайдара к эстле Амитаче. Шли широкими, светлыми коридорами, наполненными запахами и звуками озера. Мелкая чешуя напольных и стенных мозаик ослепительно посверкивала; окна были широко отворены, в них вливались золотыми клубами африканский воздух, жара и ангельское сияние. Ихмет молодел с каждым шагом. Более легкий, более быстрый, более сильный, менее смертный.

Эстле Шулиму Амитаче они застали в надводном перистиле, что четырьмя, одна длинней другой, террасами спускался почти к самой поверхности озера; на самую высокую террасу выходила чуть ли не дюжина дверей из внутренних залов дворца. Перистиль окружали гидорные деревья, выморфированные из папоротника, фиг и пальм, часть из них уже настолько высока, чтобы упрятать мрамор в глубокую тень. Между деревьями мелькали перья ибисов и фламинго.

Эстле Амитаче сидела за гевоевым столом на правой стороне длинной террасы. Склоненная, что-то самозабвенно писала, нимрод видел только загорелую спину и распущенные золотые волосы. На колени, на белый лен ее длинной юбки, положила голову молодая львица. Шулима машинально поглаживала ее левой рукой.

— Эстле… — начал слуга.

Нимрод вбил ему затылочную кость в мозг.

Бросился к луннице. Он не брал с собой никакого оружия — не знал, где именно застанет Шулиму, — но с каких это пор оружие стало ему необходимо? Он укусил себя за язык, чтобы почувствовать вкус крови. Охота! Мир уступал его жажде.

Львица вскочила, обнажила клыки. Он перепрыгнул на вторую террасу. Львица с глухим ворчанием бросилась на него. Он пал на колено, ткнул сложенной клином ладонью вверх, наискосок. Та вошла как в глину, тело не оказывало Охотнику ни малейшего сопротивления. Он вырвал из львицы ком горячих внутренностей. Швырнул зверя на мрамор, схватил за шкуру на хребте, рррааааррррх, пена на губах, три-четыре-пять, разбил ей голову. Она еще трепетала в посмертной дрожи, хвост бил в мокрые плиты террасы.

Нимрод обернулся к женщине. Та стояла, опершись о стол, широко раскрытыми зелеными глазами всматриваясь в окровавленного нимрода, в гримасу нечеловеческой дикости на его лице. Не убегала, даже сдержала защитное движение, опустила руки вдоль тела. Только грудь ее поднималась и опадала в ритме панического дыхания — конечно, она была напугана, они всегда напуганы.

Он двинулся к ней.

— Нет! — крикнула Шулима.

Теперь может кричать, даже если бы —

За его спиной — босые ноги по камню — все ближе. Отскочил. Удар прошил воздух.

Назад! Кто? Ихмет знает его, никогда не забывает лиц, это эстлос Давид Моншеб из Теба, жених эстле Алитэ Лятек, арес. Арес! Ох, Манат.