Инженер страны Советов

Двумя выстрелами в головы прекратил мучения раненых, а заодно произвел контроль тем, что не двигались. Вайгля схватил за шкирку, предварительно вытащив у него из кобуры пистолет, и поволок на площадь. В этот момент из-за угла, дико озираясь, выскочил Гризли с пулеметом ДП наперевес. Увидев меня, он перехватил пулемет в одну руку, а другой забрал у меня эсэсовца и, приподняв его над землей, словно он ничего не весил, потащил к нашим машинам. Там на коленях, заложив руки за голову, уже стояли все десять украинских карателей в окружении злых бойцов.

Швырнув Вайгля к его подчиненным, Гризли перехватил пулемет и спросил:

— Ну что, кончаем?

— Нет, не так. — Я еще не успокоился, и бушующая во мне ненависть требовала выхода. — Помнишь, как с теми, на хуторе? Так что бери помощников и готовь все необходимое. Да не тяни, времени в обрез.

Из-за одной из хат выбежали трое бойцов, и один из них тут же согнулся, выплескивая на землю содержимое желудка.

— Товарищ командир! Там… — Боец не знал, что сказать, только дрожащим пальцем тыкал себе за спину.

— Что там? — раздраженно спросил Уваров.

— А ты сходи и посмотри, если не боишься… — Я примерно уже догадался, что там такое.

Чуть шатающейся походкой я подошел к «кюбелю» и открыл портфель Френца, с которым почти не расставался. Там помимо отснятых кинопленок с ликвидацией Гиммлера, был еще небольшой фотоаппарат и несколько неиспользованных фотопленок. Я решил заснять зверства фашистов на оккупированной земле. Подойдя к трупу девочки, я попытался сделать снимок и не смог. Руки тряслись как в лихорадке.

— Товарищ командир, разрешите мне. — Один из бойцов, видя мое состояние, подошел ко мне. — Я до войны фотографией увлекался и снимать умею.

Отдав фотоаппарат, я лишь кивнул в знак благодарности. Гризли тем временем уже заготовил одиннадцать заостренных кольев.

— Давай туда, где жители лежат, — я мотнул головой за хаты, — пусть эти твари перед смертью видят, за что их казнили.

— Товарищ командир, товарищ командир! — Ко мне метнулся Уваров, догадавшийся, для чего предназначены колья. — Так же нельзя! Они же пленные! Их судить надо! Это не гуманно!

— Гуманности захотел?! — взревел я, схватив старлея за грудки. Глаза опять заволокло кровавой пеленой ярости. — Ты вон туда посмотри, гуманист хренов! — Я буквально швырнул Уварова в сторону лежащего тела девочки. — Ты вот им расскажи о своей гуманности! Вот этой крохе, которую толпа этих нелюдей насиловала, а потом зверски убила! А теперь представь, что это твоя дочь или сестра! Что, все еще на гуманизм тянет?! И вы все туда смотрите!!! — проорал я, обращаясь к остальным бойцам отряда. — Смотрите и запоминайте! Вот они какие, просвещенные немцы и их прихлебатели! Вот что они несут нашему народу, вашим дочерям, сестрам, матерям и женам! — Комок подкатил к горлу, и я закашлялся.

— На вот, глотни, — хмурый Домнин протянул мне какую-то бутылку.

Я сделал пару больших глотков. Умом понимал, что это спиртное, и спиртное достаточно крепкое, но ни крепости, ни вкуса не почувствовал. Пролетело все как вода. Зато немного отпустило.

— У нас все готово, можем начинать.

Я потянул бутылку белому как мел Уварову. Непонятно, отчего он побледнел. То ли от увиденного, то ли от моей вспышки ярости. Он тоже, похоже, не чувствовал вкуса выпитого.

— Именем Союза Советских Социалистических Республик! — начал я громко, обращаясь ко все еще стоящим на коленях полицаям. — За зверские убийства советских граждан, за измену Родине, за службу врагу вы все приговариваетесь к смертной казни. Учитывая особую жестокость совершенных вами преступлений, вы все будете посажены на кол. Приговор привести в исполнение.

— Надо бы их имена записать и фамилии, — негромко произнес кто-то.

— А нет у них ни имен, ни фамилий. У шакалов не бывает имен, — ответил я.

Полицаи сидели молча, не веря в происходящее. Вот первых троих скрутили и потащили за хату. Меньше чем через минуту оттуда раздался душераздирающий вопль, потом еще один, и еще. Полицаи разом завыли и заскулили. Кто-то даже попытался встать, но долгое стояние на коленях этому не способствует. Их тут же сбили на землю и поволокли за хату.

Последним потащили Вайгля. Он бестолково хлопал глазами, не веря в происходящее. И только увидев выстроившиеся ровным рядком колья, на которых еще дергались полицаи, он осознал свои перспективы. Ноги у эсэсовца отказали, брюки намокли, и он безвольной куклой повис на руках тащивших его бойцов, что-то бормоча себе под нос.

— Унтерштурмфюрер, да вы, никак, молитесь? Бросьте это бесполезное занятие. Господь глух к молитвам убийц и насильников.

Зрелище казненных украинских полицаев вернуло мне расположение духа. Не дай бог привыкнуть к этому.

— Гауптман или как вас там, — обратился Вайгль ко мне, — вы же офицер, и я офицер. Дайте мне пистолет с одним патроном или сами пристрелите. Дайте мне умереть как солдату.