Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира

– Твоего сына к изгнанию приговорил совет. И ты, между прочим, член этого совета, ты первым предложил такое решение, ты принимал участие в обсуждении и голосовал вместе со всеми. Так с чего ты сейчас возбухаешь?

– Ты – король. Ты мне приказал принять участие в совете и стать судьей моему сыну – я выполнил, не мог же я ослушаться. Если бы речь шла о постороннем человеке, я бы предложил более мягкое наказание, но Генрих – мой сын, а я боялся показаться пристрастным, вот и попросил такую строгую меру, чтобы меня не обвиняли. Я очень надеялся, что кто-нибудь из членов совета сочтет такое наказание слишком строгим и попросит смягчить его, но – нет, все промолчали. В общем, я сам виноват, заварил кашу, которую теперь в глотку не пропихнуть.

Вот что бывает, когда выносишь на голосование вопрос с целью прогнуться. Предложение примут, а оно потом против тебя же обернется. Вам не кажется, что законотворческий процесс с той поры мало изменился?

Ричард прощается с Болингброком:

– Прощай, кузен, увидимся через шесть лет.

Трубы. Король Ричард и свита уходят. В числе уходящих и Омерль (старший сын Эдмунда Лэнгли, герцога Йорка), который тоже прощается с Генрихом:

– До встречи, кузен! Пиши, не забывай.

Уходит.

Лорд-маршал проявляет человечность:

– Милорд, я провожу вас до самой границы, чтобы вам не было так одиноко.

– Что ты молчишь, сынок? Ты бы хоть на прощальные слова ответил, ведь люди к тебе хорошо относятся, а ты как бука, – укоризненно замечает Джон Гант.

– У меня слов не хватает, чтобы рассказать, как мне тяжело сейчас, – признается Генрих Болингброк.

– Это же только на время, сынок. Шесть лет быстро пройдут.

– Но это будут шесть лет печали… В радости время течет быстро, а в скорби тянется невыносимо долго.

– Ну, тогда считай, что странствуешь для развлечения, мир посмотришь, – советует отец.

– Не буду я сам себе врать. Какие могут быть развлечения в ссылке?

– Зато потом ты вернешься. Представляешь, какое это будет счастье!

Но сын на все увещевания отца и попытки найти хорошее в плохом отвечает только угрюмым недовольством, расписывая, как он собирается страдать и мучиться в чужих краях. Гант произносит монолог, смысл которого формулируется примерно так: не можешь изменить действие – измени мотивацию. Вообще-то очень правильный совет.

– Мудрый человек всегда найдет себе пристанище под этим небом, – говорит он Генриху. – Считай, что не король от тебя отвернулся, а ты от него. Или, например, что не король тебя изгнал, а я отправил за границу с ответственным поручением. Или, как вариант, что здесь плохая экологическая обстановка или какая-нибудь эпидемия чумы, и ты просто уехал туда, где меньше опасности для здоровья. Или, скажем, все, что тебе дорого, не здесь остается, а наоборот, ждет тебя там, на континенте. Вообрази, что твое странствие – веселый танец, птички поют, цветочки пахнут, девушки красивые вокруг. Того, кто насмехается над горем, никакая тоска не возьмет, поверь мне.

Одним словом, визуализация и позитивное мышление. Ага. А вы что, думали, это все только недавно изобрели? Все уже давным-давно придумано.

Но Болингброк не внемлет советам умного отца и упорно продолжает погружаться в мрачную скорбь:

– Когда голоден, разве насытишься, представляя роскошное застолье? Нет, «если вспоминаешь о хорошем, еще острее чувствуешь плохое!»

Гант понимает, что уговоры бесполезны.

– Иди, сынок. Мне тебя не переубедить. Но я бы на твоем месте не грустил.

Болингброк произносит еще одну короткую речь, прощаясь уже не с отцом, а с родной Англией.

– Куда бы судьба меня ни занесла – я всегда буду оставаться англичанином, – торжественно обещает он.

Уходят.

Давайте устроим короткий привал, небольшую остановку, и поговорим о Генрихе Болингброке, герцоге Херефорде. Ведь это будущий король Генрих Четвертый, которому Шекспир посвятил целых две пьесы, и для понимания его личности «глазами Шекспира» небесполезным будет уже сейчас обратить внимание на особенности его характера и поведения.