Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира

В первой сцене мы видим человека достаточно сдержанного и хорошо владеющего собой. Вспомните короля Иоанна, который, например, в разговоре с папским легатом выражений не выбирал, хамил и грубил. Генрих Болингброк не таков: он не забывает, что стоит перед королем и высшими лордами, и слова подбирает аккуратно. Он упрям и не хочет мириться с Норфолком, своим старым другом и соратником. Можно, конечно, сделать вывод, что он упорно отстаивает свои убеждения, но можно и вспомнить, что за язык его никто вообще-то не тянул, и стучать на товарища было, наверное, совсем не обязательно. Шекспир этот тонкий момент обходит, рисуя Болингброка человеком безусловно преданным короне и лично королю. Мятеж 1387–1388 годов как бы выпадает из кадра, а ведь в нем участвовали и Моубрей, и Генрих, и «безусловная преданность» выглядит как-то не совсем убедительно. Скорее уж демонстративный переход на сторону короля смотрится попыткой защитить себя, эдаким переобуванием в воздухе, а вовсе не искренней сменой политических взглядов.

Идем дальше. Генриху озвучивают приговор: изгнание на десять лет, потом смягчают, сокращая срок до шести лет. Он радуется, что наказание не такое суровое, как у Маубрея? Испытывает облегчение, когда вместо десяти лет получает всего шесть? Ничего подобного. Он угрюм и пессимистичен, и все попытки отца, Джона Ганта, встряхнуть сына и заставить посмотреть на ситуацию по-другому с треском проваливаются.

Что ж, будем иметь в виду.

А что же наш король Ричард? Действительно смилостивился, смягчил приговор и сократил Болингброку срок изгнания с десяти лет до шести? Как же, дожидайтесь. Не было этого. Более того: через короткое время, сразу после смерти Джона Гонта, Ричард продлил изгнание Генриха на неопределенный срок. Типа «я потом тебе сам скажу, когда разрешаю вернуться». Похоже, Ричард Второй любил держать своих дворян в подвешенном состоянии (вспомним историю со списком «пятидесяти непрощенных»).

Сцена 4

Там же. Зал в королевском замке

Входят король Ричард, Бегот и Грин

в одну дверь, Омерль – в другую.

Король продолжает разговор со своими фаворитами, но замечает Омерля и прерывается.

– Ну как, Омерль, проводили Херифорда?

– Да я только немножко проводил, до первого перекрестка.

Постойте, дорогие мои, в предыдущей сцене провожать Генриха собирался лорд-маршал, а Омерль мило уходил вместе с королем, небрежно бросив кузену на прощание: «Пиши, не забывай». Они там все переиграли? Или Шекспир забыл, о чем написал?

– И как небось обрыдались там все? – интересуется Ричард.

– Я-то как раз не плакал, но нужно же было изобразить, что я расстроен, так что одну слезинку выдавить удалось, благо резкий ветер ударил в лицо и глаза сами заслезились.

– Что мой кузен сказал при расставании?

– Сказал: «До свидания» – и все. А я вообще ни слова из себя не выдавил, сделал вид, что, дескать, расстроен до невозможности, даже говорить не могу. Очень уж мне противно было с ним разговаривать. Конечно, если бы мои слова могли удлинить Генриху время изгнания, так я бы десять тысяч «досвиданий» ему вывалил. А так – ни одного не произнес.

Любопытная заявка на образ. Посмотрим, что Шекспир сделает с этим персонажем в дальнейшем. Хотелось бы понять: он действительно такой лживый лицемер или притворяется, чтобы обмануть Ричарда?

И тут Ричард, наконец, выдает свое подлинное отношение к Генриху Болингброку. Если во всех предыдущих сценах король вел себя сдержанно, корректно и с демонстративной беспристрастностью, то теперь его речи пропитаны ядом зависти и ненависти.

– Что-то я сомневаюсь, что когда срок изгнания закончится, мой кузен вернется сюда с дружескими намерениями. Мы все заметили, как он заигрывает с населением, как разыгрывает свои популистские фокусы. Всем в душу пытается влезть, рабам кланяется, ремесленникам улыбается. Всячески демонстрирует, как он страдает, что вынужден уехать далеко от любви своего народа. Перед торговкой рыбой шляпу снял, прикиньте! А еще два каких-то возчика пожелали ему счастливого пути, так он с ними раскланялся и ответил: «Спасибо вам, любезные друзья». Говорю вам, люди воспринимают его как наследника престола и единственную надежду.

Грин пытается привлечь внимание короля к более насущным вопросам:

– Ваше величество, Генрих уже далеко, нечего о нем думать. Пора заняться ирландским мятежом и скорее собрать войско, наше промедление сыграет на руку ирландцам.