Иоанн Грозный (СИ)

         Василий Григорьевич, успевший повидаться с царем, собравшим в Слободе остаток опричнины, поведал сыну, как выспрашивал Иоанн каждого про смерть и увечья его соколов на Молоди, не виня ни Малюту-Скуратова, благоразумно уступившего командование  Хворостинину, ни последнего с братом Андреем, но боярский воинский совет  и прежде – Михаила Воротынского. Как сдержан был Иоанн Васильевич, не отправив на плаху сразу большого воеводу и князя Одоевского за  выставленье кромешников в передовой полк. Успел осыпать обоих наградами, как нежданно обвинил  Воротынского по свидетельству княжеского раба в чародействе, ворожбе, тайных свиданиях с ведьмами, метя свергнуть самодержца, воспользоваться любовью народной по  победе над нехристями.

         Большого воеводу приволокли к царю с заседанья Думы в Грановитую палату окованного. Шестидесятилетний герой называл  своего беглого раба клеветником и злодеем, взывал не склоняться навету. Иоанн отвернулся оправдать последнего друга давних изменников Адашева и Сильвестра. Воротынского положили  на Кремлевском дворе между двумя зажженными деревьями, мучили. Государь жезлом подгребал угли. Обожженную жертву увезли стричь в монастырь на Белоозеро. В дороге старец скончался. Ныне похоронен победитель  Молоди в обители Св. Кирилла.

         Попав в плен и будучи опознанным, по наущению крымчаков Василий Григорьевич написал письмо государю, где напоминал ему о собственных заслугах, о испытанной десятилетием верности. Молил обменять его на мурзу Дивия или выкупить за сто тысяч рублей, цифра колоссальная. Царь долго не отвечал. Василий Григорьевич писал еще. Надеялся и себе урвать подорожные. Уже просил  менее, только требование по Дивию оставалось прежнее. Любил зятя хан и рассчитывал, что царь столь же любит старшего Грязного. Наконец татары с  Василием Григорьевичем получили ответ. Иоанн честил по чем зря сотрапезника,

голову

опричную, нарвского воеводу, коря происхождением. За злословием скрывал раздражение  требованием выкупа чрезмерного. Де, взял я тебя, Васька, псаря обтруханного, поднял с родней до себя. Четыре ближних родственников твоих метались между мной и крымчаками, гадали, где прибыльнее. Брат твой Григорий  отравил мою любимую супругу, царицу Марфу. Равно хватает тебе самомнительной наглости, по наущению ли, безумному размышлению, равняться с Дивием, мурзой знатным, запрашивать выкуп, который и за князей Рюрикова дома никогда не давали. Царь назначал за Василия Григорьевича неприемлемую Девлету   цену – тысячу рублей. Дивия же не отпускал. И вот летели из Крыма в Москву и назад письма, вертелся торг.

         Матвей сочувствовал бате. Скрипел батя зубами. Уязвляло:  царь винил, будто взяли Грязного в полон сонного. Василий Григорьевич же возвещал:  шесть крымчаков сразил до смерти, двадцати двух ранил. Вот и в полоне времени  не теряет, живота не жалеет, крадется  ночью татем, закалывает кинжалом перебежчиков.  Мотает он головой, водя едва грамотной  рукой по листу, вопрошает подсказки. Сюда Якова, он бы складно словеса соединил! Чернила и бумагу дали Василию Григорьевичу крымчаки. Строчит он черновик очередного к царю послания, потом проверят его советчики хана: «Государь! Исполнял я приказ твой, добывал языков для безопасности Русского царства. Не верил другим, сам день и ночь бодрствовал. В бою я губил врагов христианства, в плену – твоих изменников. Никто из них не остался здесь в живых, все пали тайно от руки моей… Шутил я за твоим столом, чтобы веселить тебя. Ныне за тебя и Господа помираю. Еще дышу, но единственно по особенной милости Божьей и из усердия к службе твоей. Да возвращусь вновь тешить царя моего. Я телом у хана, а душою у Бога и у тебя. Не боюсь смерти, но единственно – твоей опалы». Ни слова Василий Григорьевич не сказал про полоненного сына. Тот и не просил, отцу самому бы выбраться! Не знали оба, что хан за возврат Дивия уже обещал царю оставить требование возвести на астраханский трон Мурада.