Иоанн Грозный (СИ)

         Старший сын Девлета Мухаммад алкал срубить Матвею голову за достоверную, да печальную весть о подходе главного русского войска. Передумал, забрал в Таврию пленником. Никто у татар не желал признавать себя обманутым. Правда же была такова: ни Шереметьев, ни царь не подошли. Воротынский разбил вчетверо превосходящего числом противника.

         Привыкший к лести, новостям радужным, самым бессовестным Иоанн, сидя в Новгороде,  колебался в успехе. Растворяя в пирах и коротких расправах скорбь о бедах отчизны, диктовал завещание, там отдавал царство Ивану. Еще собирался бежать в Англию, когда получил повторный донос о победе. Но еще прежде «добрые» люди подсказали: Воротынский положил опричнину, лучшую царскую тысячу, его скорых соколов, молодых волков. Говорили: специально ненавистными боярами-воеводами  были поставлены  они в бою  первыми.

         Государь сел на древнем  дворе Ярослава в высокое с золотой парчой кресло  и  потребовал заново явиться гонцам от Молоди уже в присутствии новгородских господ, тиунов, земцев, иноземных гостей и духовенства. Сановник Давыдов и князь Ногтев, свидетели и участники победы, громкими голосами повторили, как хан, изумленный подходом наших сил узкою долиной в бок орде, испуганно повернул за Оку, оставляя обоз и  бунчуки. Из ста двадцати тысяч крымчаков большая часть перебита, взята в полон или разбежалась. Девлет, едва уцелев, ускакал с двадцатью тысячами. Знатнейший бич и губитель христиан ногайский мурза Дивий, отдавшийся в плен суздальскому витязю Алалыкину, был явлен собранию вместе с некоторыми другими знатными пленниками. Мурзы стояли понуро с обнаженными головами. Их насильно положили перед государем ниц.  Кинули трофеи: два лука и две сабли Девлет-Гиреевы. Победа приписывалась Иоанновой мудрости. Его именем вдохновлялись защитники.

         Иоанн осыпал вестников милостынями, велел присутствующим благодарно кланяться победившим воеводам, трезвонить в колокола, день и ночь духовенству петь благодарственные молебны. Успев отправить новое остерегающее письмо Иоанну III Шведскому, царь возвращался в Москву принять восторги тамошних спасенных. Знатных крымских пленников оставляли в неволе в Новгороде, не сомневаясь ли еще в крепком стоянии столицы?  Иоанн молчал про разгром опричнины. Откладывал возмездие Воротынскому с Одоевским и Морозовым. Не упоминал  о хитрости, уверившей татар в подходе московских сил. Удивительно, без всякого наказания остался Шереметьев, не выполнивший приказа. сбежавший в решительную минуту. Согласились поверить, что он ушел укреплять Кремлевские стены, пополнять людьми и пушками недостаточный гарнизон.

         Встречь царю в Новгород прискакал и Малюта. Знали:  Воротынский избегал двора. Развивая воинскую удачу, посылал легкие отряды на Крым и ногаев. Московские разъезды подбирались к Таврии. Донское и Днепровское казачество опустошал ханские улусы. Донцы вернули Азов.

         Василий Григорьевич Грязной за храбрость при Молодях получил долгожданное Нарвское воеводство. На радостях желал еще отличиться. С разведкой пробирался в Таврию да вдруг попал в полон.

         Услыхав о русской победе, воодушевился и Эзельский правитель. Младая сестра Евфимии вновь показалась желанной. Магнус убеждал себя дождаться расцвета прелестей перспективной девочки Марии.

Часть

III

Магнусово   семейство

                                                         1

         В Дикой Степи уныло пробивается полынь-трава,  колосятся на горячем ветру серебристые нити ковыля, кружит голову запах чабреца и бессмертника. Обнаженные суховеями белые корни шалфея торчат толстой припочвенной паутиной. Лиловые цветы его качаются сухим пергаментом, не издают шелест,  сетчато рисуясь в дрожащем мареве. Припозднившиеся незабудки, желтый крестовник, фиолетовый коровяк припали к потрескавшейся земле, робко выглядывают из сухого мятого разнотравья в ожидании   влаги, скупого  дара выстиранных пронзенных синевой небес. Здесь на острие степи, где  плоско обрывается она в море, и рукав Днепра  ненасыщающим, точно безводным потоком невнятно трется о песчаные берега, пылающим предосенним полднем сидели подле два человека, отец и сын. Старший - с бумагой на коленях , пером и склянкой с чернилами. Короткими словами круглится, а то рвется речь. Сторонний человек не принял бы говорящих за родственников, столь холодна и расчетлива ленивая беседа.

         Невдалеке на песке валялось коровье стадо. Кочевники, будто литые, замерли с высунутыми над воротами халатов луками. Семья волков затаилась в серых остях диких злаков. Поджарый рыжий вожак сунул нос в мучнистую ветреницу, отбивал голод, нетерпеливо ожидая расклада далекой ночи.