Иосиф Грозный [историко-художественное исследование]

В целом на этом Политбюро было довольно оживленно и спокойно. Все знали, что под Сталинградом вот-вот закончит свое существование окруженная немецкая группировка и что примерно четверть миллиона фашистских солдат сдадутся или будут уничтожены (в плен были взяты 91 тысяча солдат, в том числе 2500 офицеров и 24 генерала). Победа под Сталинградом всем членам

Политбюро казалась едва ли не решающей, но лишь один Сталин точнее всех знал, что это лишь малая часть в сравнении с потерями Красной Армии в 41-м, когда немцы пленили, убили и взяли ранеными почти 3 миллиона... Цифры наших и вражеских потерь в людях и технике соответственно преуменьшались и преувеличивались в сводках Информбюро, которые читал и правил сам вождь. И если бы кто-нибудь из дотошных историков, гораздый в математических науках, задумал сложить потери той и другой стороны, считая танки, самолеты, орудия, картина получилась бы истинно фантастическая. Но такой арифметикой, похоже, никто не занимался и после войны, а в войну это исследование уж точно стоило бы правдолюбцу жизни.

На этом заседании Политбюро Сталин предложил присвоить звания Маршалов Советского Союза генералам Жукову и Василевскому, а также утвердить введение в армии погон, офицерских званий вместо звания «командир», окончательно утвердить статус новых орденов Суворова, Кутузова, Александра Невского (позднее, в связи, очевидно, с освобождением Украины, появились довольно странный орден Богдана Хмельницкого и морские ордена). Шла здесь речь и о присвоении генеральских званий директорам крупнейших заводов.

Все эти идеи принадлежали самому Сталину, и Политбюро соглашалось с ними хотя и единогласно, однако без особого энтузиазма. За присвоение звания маршала Жукову Берия голосовать воздержался, а Ворошилов, растерявший к 43-му году весь свой дутый авторитет «полководца», проголосовал, что называется, с ненавистью. Первый маршал никак не мог простить своего смещения по записке Сталина в Ленинграде и своей замены Жуковым...

— А я думаю — тут бы Жюков мог и подо-жьдат. Война кончытса — тогда и маршала не жялко, — пробасил Берия.

Уж он-то знал, как Сталин далеко прячет свою неприязнь к Жукову. Вождь умел и дарить дачи, и давать звания, и повергать в опалу — тут автору приходят на ум судьбы маршала Тухачевского, да и самого Жукова.

Но лучше всех сумел воспользоваться обстановкой на Политбюро Маленков. Глядя на сосрег доточенно молчавшего Сталина, он попросил слова.

— Вот все здесь мы, кажется мне, обсуждаем не главные вопросы... А главный — забываем. Кто несет главную, — Маленков выделил это слово, — главную ответственность за войну? Кто денно и нощно руководит армией, партией и страной?

Лицо Сталина, хмурое и больное, слегка порозовело.

— Кто? — повесил вопрос в воздухе Маленков и, выждав мгновение, добавил: — Почему? ПОЧЕМУ товарищу Сталину мы до сих пор не предложили принять... звание МаршалгСоветского Союза? И кто более товарища Сталина достоин его? " “

Странно, что Сталин, обычно прохладно относившийся ко всякого рода званиям и наградам, здесь не сделал даже ложной попытки возразить. Он лишь более сосредоточенно молчал, как бы обдумывая неожиданное предложение Маленкова. Сталин молчал. И когда Политбюро в едином и, пожалуй, даже не холуйском и не раболепном порыве одобрило Маленкова, вождь, отхлебнув из стакана, сказал:

— Я... не возражяю против этого звания... В конце концов я уже давно чэловэк ваэнный. Всю жизнь связан с Красной Армыей. И, можэт, даже до этого званыя... дослужился бы... Пуст будэт по-вашему... Может быт, — тут Сталин даже не усмехнулся, — Прэзидиум Вэрховного Совэта утвэрдыт это ваще рэшение. — Он взглянул на Калинина. — А тэпэр... Чьто касается Жюкова... и Василевского. Они, я думаю, заслужили эти звания, и надо их присвоить. В конце концов они мои замэститэли и должьны имэть високоэ звание... хотя бы для повышения их... авторытэта, а также — жестко добавил он, — их отвэтствэннос-ты. А тепер к вопросу о погонах. Никаких новых погон ми видумыват нэ намэрэны. У нас были погоны русской армии — они будут ввэдены снова, кромэ орлов на гэнэралских. Там будут вишитые звезды. И, я думаю, авторитет армии, особенно эе афыцерского корпуса, толко вииграет... атвэтст-вэнност же... возрастет... — Сталин закурил папиросу, закашлялся, но продолжал курить. — Тэр-плю, тэрплю... а послэ чая нэ могу, — пробормотал он, с досадой затягиваясь и гася папиросу в пепельнице. Он встал:

— Я хотэл бы сдэлат виводы по минувшему году. Год этот ми, бэзусловно, выигралы. Нэмэц уже не тот, чьто был год назад. Но... эсли бы ми... умэли ваэват... как оны... мы бы ых разбылы уже в сорок втором. Но воэват, как показал опыт Сталинграда, ми все эще учымса. И учымса, — беспощадно добавил он, — плохо.

На этом заседании Политбюро военных не было, и Сталин не стеснялся в оценках: