Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

Не совсем понятно семейное положение Дунаевского. По всей видимости, формально он еще был женат. Каким-то образом его поселили в комнату для семейных, на втором этаже актерского общежития от сада «Эрмитаж», в комнате номер пять. Вот что вспоминает Эммануил Каминка: «В Москве мы виделись почти ежедневно. Он очень любил приходить в нашу „холостую комнату“». По рассказу Каминки получается, что Исаака почему-то к «холостым» не относили. И Евгений Исаакович Дунаевский считает, «что это вполне возможно». Ведь на самом деле разрыв во времени между браком с Марией Павловной и браком с Зинаидой Сергеевной Судейкиной точно неизвестен.

В то время в общежитии театров сада «Эрмитаж» жила разнопартийная богема. В «холостой» комнате обитали пять-шесть мужчин. Говорили, что Борис Эрдман по ночам рисует обнаженных натурщиц, а наутро ходит довольный и очень голодный. В комнате номер пять жарко спорили. Дунаевский в одиночестве сидел перед керосиновой лампой и думал о том, что жизнь на 50 копеек в компании гениальных товарищей — то, о чем он мечтал. Исаак в те годы, по свидетельству Эммануила Каминки, много спорил — горячо и темпераментно. Да, дух спорщика, который всегда настаивает на своем мнении, достался Исааку с генами отца. Это была одна из наполеоновских черт, черт победителя, который знает, что ему многое дано и позволено. И еще — прекрасная память, умение логично мыслить.

Иногда вдруг в середине разговора Дунаевский отходил в сторону, пристраивался в уголке и, не обращая уже никакого внимания на то, что происходит вокруг, начинал писать музыку. Кто видел это в первый раз, поражался.

Сочинение музыки при адском шуме и грохоте, на уголке стола вместо рояля — это казалось магическим или цирковым аттракционом. Именно это свойство Исаака не в последнюю очередь способствовало росту его популярности и появлению слухов. О нем стали говорить как о музыкальном мессии.

Исаак Дунаевский сразу обратил на себя внимание. Он почти не прикладывал к этому усилий — мелодии сами из него «перли», ему оставалось только наиболее картинно их подавать. И он эту картинность создавал. Поза была не в общении с окружающими, а в манере творить. Его искусство, музыкальная пафосная гармония, придуманная им, очень легко, без натяжки, становились на котурны. Позже кто-то найдет у Станиславского объяснение феномена Дунаевского — способность к публичному одиночеству. Тогда же это было просто чудом, чудом, которое устраивал Гари Гудини. Зимой 1924 года молодой Исаак Дунаевский, благодаря растущей популярности, переходит в театр «Палас» по соседству с «Фанерным театром».

Собственно, слово «переход» не совсем точно отражает ситуацию. В «Палас» уходит Ильин, фантазии которого на тот момент были самыми оригинальными и передовыми. Скетчи Ильина нравились московской публике, мелодии Дунаевского казались свежими и ни на что не похожими. Даже в огромной Москве стали говорить о Исааке как о человеке, которого долго ждали и который может творить чудо.

Это были последние годы вымытых стекол магазинов при нэпе. К моменту приезда Исаака Дунаевского витрины еще ломились от товаров. Вновь открылся бывший магазин Елисеева. По старой памяти его именовали Елисеем. В Охотном Ряду на лотках лежали метровые осетры. Торговки артистично зазывали покупателей. Кому в голову могла прийти мысль, что и молодость кончится, и это изобилие пройдет? Никому. Как и то, что вместе с эпохой канет в Лету пиршество юмора и смеха…

Говорить, что кто-то, включая Дунаевского, работал в театре сада «Эрмитаж», неправильно. Театров было несколько, и назывались они по-разному: «Фанерный театр», «Палас», «Нерыдай». Тот театр, где Исаак начинал, не был ночным кабаре. Таковым был «Нерыдай», в котором играла Рина Зеленая. В «Нерыдай» хорошо кормили, потому что туда ходили нэпманы. В «Фанерном» — он же «Вольный театр» — не кормили вовсе, и публика там была попроще, поэтому артисты из «Фанерного» завидовали труппе «Нерыдай».

Исааком Дунаевским восторгался Владимир Хенкин. Мэтру российского смеха было чуждо чувство боязни другого таланта. Ему, наоборот, импонировало, что одаренный юноша сочинял для него музыкальные произведения. Их совместное творчество началось во время приезда Хенкина в Харьков в 1922 году: Хенкин читал свои рассказы под музыку Дунаевского.

С гражданской женой Хенкина Еленой Дмитриевной Ленской — стройной, красивой, темпераментной танцовщицей — связано множество забавных историй. Она была настоящей «богемкой», всегда умела пошутить и пустить шутку по всей Москве. Вроде бы именно она познакомила Клаву Судейкину, сестру Зинаиды, будущей жены Исаака, с Леонидом Оболенским, начинающим актером, тоже, кстати, из старинного дворянского рода, с которым тесно дружила. В числе ее приятелей был и Виктор Латышевский. Оба актера начинали свой путь в качестве акробатических танцоров у знаменитого хореографа Касьяна Голейзовского. Позже Ленская блистала на лучших московских концертных площадках в паре с танцорами Большого театра.