Иша Упанишада

– Этот дом, который принадлежал моим предкам, был моим, но, увы, я его лишился.

– Это была моя жена, которую я любил, но она навеки для меня потеряна.

– Должность, которую я надеялся получить и ради которой интриговал, досталась моему сопернику, человеку ненавистному мне.

Во всем этом выражается заблуждение, а результат заблуждения есть шока, скорбь. Но у того, чье «Я» стало всем сущим, не может быть заблуждений, а потому не может быть и скорби. Он не говорит:

– Я, Девадатта, лишился этого дома. Какая беда!

Он говорит:

– Я, Девадатта, лишился этого дома, зато он достался Харишчандре. Это удача.

Я не могу ничего лишиться – все ко мне же перейдет. И не могу я плакать из-за того, что моя жена умерла и потеряна для меня, потому что она, на самом деле, вовсе не потеряна для меня, а так же близка, как всегда, – она ведь по-прежнему мое «Я», она в моем «Я» и после смерти, как была, когда я руками мог ощутить ее тело. Я не могу потерять мое «Я». Мой сын разочаровал меня? Пошел собственным путем, а не моим, но он же не разочаровал свое «Я», которое есть и мое «Я», он разочаровал только оболочку, клетку, ментальную камеру, в которой я заключен. Видение Единого «Я» рассеивает все различия; беспредельный покой, беспредельная любовь, беспредельное милосердие, беспредельная терпимость составляют саму природу сильной души, увидевшей Бога. Грех, порок, болезни, мерзости мира не в силах отравить его ум или оттолкнуть его симпатию; склоняясь, чтобы поднять грешника из помойки, в которой тот барахтается, он не отшатывается от грязи, марающей его руки; слезы не застилают ему глаза, когда он вытаскивает вопящего страдальца из пучины боли; он поднимает его, как отец ребенка, который споткнулся, упал в грязь и плачет; ребенок предпочитает думать, будто плачет от ушиба, отец же знает, что ребенок не ушибся, поэтому не огорчается, но и ребенка не бранит, а берет на руки и успокаивает его воображаемую боль. Такая душа стала Богом, могучим и любящим, готовым прийти на помощь и спасти, такая душа не плачет от слабости, не добавляет к океану людских слез еще и свои. Будда не плакал при виде страданий мира, он отправился спасать его. И, конечно же, такая душа не будет горевать от ударов, которые внешний мир как будто наносит ее внешнему «я»; ибо как может горевать Он, тот, кто есть вся эта Вселенная? Для его сознания боль ничтожного личного «я» есть то же, что боль раздавленного муравья для царя, в раздумье шагающего по саду, неся на своих плечах бремя судьбы целых народов. Даже если бы он пожелал, он не сможет печалиться из-за себя, ибо должен думать о том, как облегчить печаль целого мира; его собственная радость ничто для него, ибо он распоряжается радостью всей Вселенной.