Искала я милого моего

Она вошла, не постучавшись, и сразу увидела человека за столом. Он сидел, закрыв лицо руками, и так сильно прижимал пальцы к глазам, будто хотел их выдавить. Эмилия рассматривала широкие кисти, покрытые тёмной короткой шерстью – легко представить и как они разбирают завалы, вытаскивая погибших, и как сжимают чьё-то горло. Ему сейчас, должно быть, хорошо за шестьдесят, но крепок и бодр не по годам.

– О чём вы хотели говорить? – глухо спросил он.

Хитрить не имело смысла.

– О Надие, – пожала плечами Эмилия и уселась в кресло, не дожидаясь приглашения.

– Несчастная душа, да пребудет она на небесах. Зачем её тревожить?

– Действительно, умерла, так пускай лежит, – ехидно заметила Эмилия. – Но хотя бы для того, чтобы наказать убийцу.

– Не верите в Божий суд? Что ж, был бы рад помочь, но ничего не знаю. – Отец Свилан уже отнял руки от лица и выглядел совершенно спокойным.

Эмилия оглядела просторный кабинет с дорогой тёмной мебелью, полки с книгами в кожаных переплётах, стол со стопкой бумаги и письменным прибором из нефрита – здесь с равным успехом мог работать и адвокат, и чиновник, и писатель, но для скромного монаха это место было чересчур комфортным. В воздухе пахло книжной пылью и, самую малость, выдержанным ромом.

Эмилия рассеянно достала носовой платок, сделав вид, что стирает с виска несуществующие капельки пота, и в воздухе разлился едва уловимый цветочный аромат. Она задержала дыхание и чуть отвернула лицо. Должно хватить минуты, чтобы клиент нанюхался «элексира правды» и стал сговорчивей. Способ ненадёжный, не слишком действенный и опасный для неё самой, но пить с ней ром священник бы точно не стал, пришлось рискнуть.

– Вы были с ней знакомы? – наконец спросила она.

Отец Свилан уже начал проявлять нетерпение и ответил уклончиво:

– Я знал много заблудших детей этого города.

– Я подумала, с чего бы вам хоронить бродяжку здесь, самому. Хотя она, конечно, была символом, чистая душа и любящее сердце.

– У каждого есть свои тайны, не вам судить о чужой чистоте.

– Вот даже как? Вы настолько много о ней знали?

– Госпожа!

– Эмилия. Эмилия Грим.

Мужчина прикрыл глаза, как ей показалось, обречённо, он явно слышал это имя.

– Так чему обязан?

– Никак не можете поверить, что я действительно пришла ради местной дурочки?

– Колесованный видит, во мне нет высокомерия к падшим.

– Именно поэтому вы согласились провести службу сами и дали ей место на здешнем кладбище?

– Кто я, чтобы возноситься над последним из нищих и грязнейшей из блудниц.

– Грязнейшей? О чём вы вообще, при чём тут Надия, которая за всю жизнь не обидела и котёнка, а телом своим распоряжалась только по любви?

– Её грехи ушли с нею.

Реплики следовали одна за другой очень быстро, отец Свилан пытался снизить темп, делал многозначительные паузы и ускользал, но Эмилия отчётливо теснила его, как опытный фехтовальщик, прижимая к стене.

– …Когда вы встретили её впервые?

Он хотел, чтобы настырный голос перестал сверлить его уши, но ещё больше хотелось, чтобы перед глазами перестал мелькать один и тот же образ: невинное личико, слишком детское для пятнадцатилетней девчонки, каштановые кудри, пронизанные солнцем, тоненькое тело, едва прикрытое ветхим платьем. В его памяти она кружилась и смеялась, но он помнил и другой момент, когда улыбка её угасла и сменилась ужасом. Нужно было ответить этой невыносимой женщине, но назвать произошедшее словами, дать событиям прошлого понятные имена было выше его сил. Казалось, что тогда худенькая девочка оскалит жуткие жёлтые зубы, выпустит длинные когти и прыгнет ему на грудь, разрывая плоть и вгрызаясь в горло.

Но голос ввинчивался в мозг, и заговорить всё-таки пришлось.

Милая Надия не была ангелом, что бы там о ней ни думали. Печать греха стояла на ней с десяти лет. Именно тогда она погубила первую невинную душу: присматривала за младшим братиком и недоглядела, задремала на берегу, разморённая горячим летним солнцем. Очнулась от сдавленного крика, едва успев увидеть, как большая волна слизнула с мелководья ребёнка. Кинулась за ним, нырнула и сумела схватить, попыталась выплыть, но вода уже крепко держала обоих, увлекая всё дальше в море. Над головой сомкнулась мутная зелёная толща, мелькнули тени, перед глазами поплыли круги, а воздух враз исчез. Надия запомнила только жгучую боль в груди, а потом мир для неё потемнел, казалось, навсегда.

Но кто-то на берегу заметил неладное и вытащил обоих, правда, мальчишку спасти не удалось, а Надию успели откачать. Очнулась она через несколько дней, а когда заговорила, оказалась уже не в себе, – рассеянная, не вполне вернувшаяся, будто часть её рассудка уснула там, под тяжёлой горькой водой. С тех пор Надия так и осталась десятилетней девчонкой, не помнящие толком ни брата, ни последующей гибели родителей, ни проходящих лет.