Искатель. 1971. Выпуск №5

…Через час он уже не бежал, а шел, и голова казалась ему раскаленным добела шаром. Он шагал через покрытые пустынным загаром камни, трещины, мимо кустиков саксаула, и судьба берегла его, ибо на этой земле, чуть не на каждом метре жили скорпионы, фаланги, пустынные змеи, страшные каракурты — вся нечисть, призванная, чтобы насмерть кусать человека. Возможно, судьба берегла Бебу, потому что он ни о чем этом не знал. А дым все так же стоял на горизонте, все на том же расстоянии.

…Когда через четыре страшных часа Беба подходил к юрте рыбака Кудуспая, рыбак догадался, что идет полупомешанный человек. Но казах Кудуспай остался у костра, рядом с которым стоял чайник и приготовленные пиалы, и только сказал:

— Здравствуй!

Жаркая пелена с глаз отлегла, Рядом был человек. Но Беба не стал рассматривать, казаха в фетровой шляпе, с темным от десятилетнего загара и ветра лицом. Он увидел чайник.

— Воды, — сказал он, — воды!

— Чай, — мягко сказал Кудуспай. — Давно вскипятил, давно жду.

— Почему ждешь? — вскинулся Беба и уставился на казаха воспаленными от солнца и дикой подозрительности глазами.

— В степи далеко видно. Думал, идет Николай.

— Какой еще Николай?

— На аэродроме который. Который твой самолет встречал.

— Нет его, — горько усмехнулся Бебенин. — Он в землю, ушел, гад.

— Не в землю. На этот… под крышу, в общем. Под камышовой крышей прохладно. Бак там с водой. Наверно, сразу заснул. Он как каменный спит. Такой человек.

Беба захохотал.

— Сядь в тень, — сказал Кудуспай. — Пей чай. Потом спи. В юрте прохладно.

Но Бебу бил истерический смех, который сменился слезами. После слез он позволил, как ребенка, отвести себя в юрту.

— Пей чай, — повторил Кудуспай. — Потом спи. Завтра отвезу в поселок. Ты в командировку?

— В командировку, — сказал Беба и начал хлебать зеленую жидкость.

Он пил ее за пиалой пиалу, и казах вначале наливал только ему, а когда Беба потянулся за сигаретой, налил и себе.

— Где поселок? — спросил он. — Куда я, к черту, летел?

— Там! — махнул рукой Кудуспай. — Как летел, если не знаешь?

— Так.

— Чтобы в поселок, надо обратно на аэродром. Туда вечером приходит машина.

— Нет! — вздрогнул Беба, вспомнив свой переход.

— Моя юрта — твоя юрта, — подумав, сказал казах. — Живи. Я катер жду, а то бы отвез на лодке. Мне катер продукты привозит, рыбу увозит. Будь гостем. Я один. Я и верблюд. Чай есть. Мука есть. Папиросы есть. Соль есть. Рыбу ловлю сам. Будь гостем юрты.

— Что за поселок?

— Таджак. Он был… раньше поселок. Отошло море. Закрыли порт. Только старожилы остались.

— Казахи?

— Русские. Это… религия старая. Они все такие… Староверы.

— Какие?

— Как Николай. Очень тяжелые, — Кудуспай рассмеялся.

— Ты где научился по-русски?

— В армии был. Почему научился? Давно знал.

— Поживу у тебя! — произнес Бебенин.

28

Юрта стояла в километре от берега на границе песка и глины. Потрескавшейся глиной лежала уходящая на юг степь; на север шел вначале кустарник, затем песок, затем море.

Ночью песок был прохладен и сух, и по нему шло интенсивное движение водяных змей, черепах, которые из редких пустынных зарослей отправлялись к морю. Утром они возвращались обратно.

Когда Кудуспай и Бебенин шли к лодке, им встречались эти черепахи, и Беба постигал эти встречи с наивным любопытством горожанина-дикаря. В эти минуты он просто позабывал о килограммовом куске золота, валяющемся в углу Кудуспаевой юрты, в обшарпанной туристской сумке. О том, что Кудуспай мог в сумку заглянуть, не приходило в голову. Казах был немногословен и неизменно ровен. Он ловил рыбу, вялил ее, и раз в месяц к нему приходила моторка с западного берега. Там работали мощные буровые бригады, тянулась нитка газопровода, строились компрессорные станции, шла индустриальная жизнь, которой вскоре суждено было сгинуть, оставив после себя следы путаных устюртских автодорог, гудящие здания компрессорных станций и спрятанный в землю газопровод.

Блаженны были минуты, когда над Аралом прорезалась тонкая полоска рассвета, и они шли по холодному песку, и вода была холодна, и прохладны рукоятки весел. Они гребли в море по одному Кудуспаю известным приметам, и, когда они доходили до сетей, выползал краешек солнца. Громадное красное солнце зависало над морем. К возвращению начиналась жара.

Желтый аральский судак, серебристый жерех, чье мясо может поспорить с осетриной, огромные лупоглазые сазаны и пивная рыбка шемайка шли в сети.

В море Кудуспай был весел: шутил, насвистывал и разговаривал с рыбой. Он очень нравился Бебе в эти минуты. Беба не знал, что просто он попадает под обаяние человека, знающего до тонкости свое дело и любящего его, что влияние на людей великих исполнителей музыки обусловлено теми же причинами, что и влияние рыбака Кудуспая. Только вместо музыки здесь было море, вместо рояля рыбацкая сеть.

Беба как бы заново постигал и острый вкус «Беломора», и солнце, и воду. Он старался но думать о самородке. Каждый раз, как только он вспоминал о нем, он шел купаться или начинал что-либо делать.

Однажды во время перекура в море Кудуспай сказал мечтательно: