Искры

Мастера, инженеры, начальник цеха бегали от печи к печи, что-то кричали, потрясали кулаками, но рабочие стояли в стороне и смотрели, как все лилась и падала жижа стали, и на розовых лицах их были и радость, и гордость, и торжествующая суровость.

Леон взобрался на вагон-площадку с изложницами и заговорил бурно, порывисто:

— Товарищи! В России идет революция! Рабочий класс и весь трудовой люд поднялись на решительную борьбу с самодержавием. Петербургский пролетариат остановил все заводы и избрал свой Совет депутатов для защиты рабочих интересов… Железные дороги, фабрики и заводы объявили всеобщую политическую стачку. Всюду пролетариат выходит на улицу с красными знаменами. Самодержавие трещит по всем швам, но еще пытается обмануть нас ложными обещаниями и созывом бесправной Думы. Мы не верим этим обещаниям! Дума помещиков и капиталистов не улучшит положения народа. На улицы мы пойдем! В решительный бой за свои права, за права трудящегося человека, за свободу, за демократическую республику. Именем революции объявляю завод остановленным!

И по заводу, по цехам покатился ликующий клич:

— Ста-но-ви-и рабо-оты!

— Революция-а-а-а!

В литейном цехе мастер Клюва, дослушав горячую речь Ткаченко, укоризненно покачал головой:

— Ай-я-яй! — и заорал: — Не слушайте его, крамольника!.. Все по местам! Включить дутье вагранок!

— За ворота его, толстопузого! — крикнул Ермолаич.

Клюву схватили, набросили на него рогожный куль и выкатили из цеха на тачке.

— Счастливого пути, господин Клюва!

— Тебя куда, мастер? За ворота или в казенку? — провожали его веселые голоса.

— Ермолаич, мерзавец, рассчитаю! — грозился Клюва из рогожи, но его под хохот и свист вывалили из тачки на черносерую горячую землю за цехом.

Литейщики деловито выпустили на землю чугун из всех трех вагранок и сошлись на середину цеха.

В доменном, возле печи, стояли Лавренев и Иван Гордеич. Искры осыпали их звездным вихрем, одежда на них была красная и дымилась от жара, но они заслоняли лица рукой и не уходили, наблюдая за леткой. Вот Иван Гордеич поднял руку, немного подержал ее в таком состоянии и резко опустил.

Каталь Герасим мелькнул в искрах и исчез за печью, а через минуту оглушающий шум прекратился, люди отбежали в сторону, и по канаве полилась и забурлила неторопливая чугунная жижа, озарив все розовым светом.

— Все? Можно идти домой? — крикнул над ухом Лавренева Иван Гордеич.

— Выпустить металл, продуть летку и перевести все три печи на холостой ход! — ответил Лавренев.

— Этого я не вправе делать, сынок, — возразил Иван Гордеич, но тут же позвал каталя Герасима и сказал: — Надо остановить второй и третий номер. Рискнем? Раз вся Россия поднялась — нам находиться в стороне от народа грешно.

Герасим кивнул головой.

В механическом цехе Ряшин стоял на станке и говорил речь:

— …ибо в единении сила! А забастовка — это могучее средство в наших руках. Объявляя забастовку, мы тем самым заявляем правительству и капиталистам о своих насущных правах. Все демократические элементы общества поддержат нас в нашей борьбе за свободу…

Лавренев встал рядом с ним на станок, поднял руку и обратился к рабочим:

— Товарищи! Социал-демократическая партия призывает вас подняться на политическую забастовку для свержения царских властей и установления республики. А сейчас будем выбирать депутатов в наш, рабочий Совет. Долой царизм! Долой правительство Николая Кровавого!..

Днем в цехах выбирали рабочих депутатов, и никто этому не мешал. А вечером в конторе мартеновского цеха состоялось первое собрание депутатов Совета. И тут разгорелись споры. Многие одинаково хорошо знали и Леона, и Ряшина, поэтому, когда стали говорить о том, кого избрать председателем Совета, голоса разделились.

— Сделать одного председателем, а другого — его помощником, — предложил один из депутатов.

Собрание проводил Леон. В числе депутатов-большевиков были Ткаченко, Вихряй, Лавренев, Бесхлебнов, дед Струков, Ермолаич, были и меньшевики — Ряшин, Кулагин, конторщик Кисляк. Но многие депутаты оказались незнакомыми ни Леону, ни Ряшину.

Леон сказал Лавреневу:

— Может, тебя выберем в председатели? У меня и так дела хватит.

— Это значит, что будет избран Ряшин… Давайте сначала изберем комитет Совета, а там посмотрим.

— И у нас комитет и у Совета — нехорошо.

Подошел Ряшин и предложил избрать президиум Совета, Леон попросил называть кандидатов, и тогда наперебой зазвучали голоса:

— Деда Струкова избрать!

— И Вихряя!

— Дорохова!

— Ряшина!

— Так они определены в старшие!

— Ничего еще не определено!

— Тогда пиши Леона в главные!

— Ряшина — он старый рабочий!

— А Леон молодой? Он всеми такими делами ворочает.

— А где тот, усатый, Цыбуля, кажись? Он как раз подходящий был бы за старшего.

— Так он же нездешний!

Лавренев записывал. Кандидатов предлагали все больше, начались пререкания, споры, и в шуме голосов невозможно было что-либо разобрать.

Леон только качал головой, переглядывался и перешептывался с друзьями. Наконец он встал из-за стола, звучно сказал: