В постмодернистской же перспективе социальной философии, равно как и в социальных практиках, ее порождающих, понятие ингер-субъективности проблематично не столько с точки зрения его теоретической обоснованности, сколько адекватности наличному состоянию социальных связей. Ибо постмодернизм провозглашает не только «смерть субъекта», но и фактическую деградацию социальных коммуникаций.
«Общество индивидов» (Н. Элиас), «индивидуализированное общество» (3. Бауман), «восстание масс» (X. Ортега-и-Гассет), наконец, «уходящая в бесконечность симуляция всех систем референции» (Ж. Бодрийяр) - таков далеко не полный диагноз духовных ситуаций постмодерна. Общий «кризис легитимации», виртуализация социальных дифференциаций («класс на бумаге» - П. Бурдье) и усиление социальной фрагментации диагностируются как «смерть социального», ее превращение в «знак неподлинного» - симулякр (Ж. Бодрийар). Ощущение деструкции «божественного социального» (Э. Дюркгейм) инспирирует попытки, с одной стороны, «обрести твердую почву в повседневности, когда шоссе грядущего развития теряется в тумане»11, с другой - в обращении к реликтам прежней социальности, затерянной в веках. Сегодня мы наблюдаем, как в обличье современных технологических средств возрождаются характеристики глубоко архаичных структур традиционалистского сознания: изначальная слитность публичного и приватного, размывание заповедных зон публичной презентации и артикуляции в культуре, эстетизация примитива. «Средние века уже начались», - констатирует У. Эко6162, ссылаясь и на возрождение корпоративного духа среди имущих, и на усиление социальнокультурного локализма, и на потерю контроля над большинством социальных процессов, ранее казавшихся вполне «прозрачными». В унисон его прозрениям звучат откровения одного из наиболее глубоких критиков современного общества, английского философа 3. Баумана, обеспокоенного «бессилием эклессии (сферы публичного - Н.С.) и запустением агоры» (места встречи публичного и приватного)63. Постмодернизм заявляет о себе невиданным в Новейшей истории взлетом культурного авторитета архаичных когнитивных практик, укорененных в формах мышления и деятельности доиндустриальных, а подчас и дописьменных обществ (синдром неотрайбализма, неокочевничества, неоязычества и т. д.). Подобного рода практики (совещаться с астрологом, гадать на картах, кофейной гуще и т. д.), ныне широко востребованные в верхних слоях российской политической и культурной элиты, уже нельзя назвать маргинальными. Ибо сегодня подобные маргиналы восседают в креслах советников публичных политиков и активно участвуют в принятии решений, значимых для всего общества. В терминах социальной феноменологии это означает, что налицо универсализация и легитимация социальных значений крайне узкого, а то и вовсе маргинального слоя современного российского общества. И первое, что надлежит сделать в интересах налаживания социальных коммуникаций - незримых нитей ткани социальной жизни, - изучить весь спектр социальных значений, бытийствующих в современном обществе. И социальная феноменология располагает для этого адекватными понятийными и методологическими ресурсами. Ибо социальная феноменология видит в смысловой структуре социального мира всеобщую матрицу непрерывного воспроизводства социальности, которая, как свидетельствуют ранее приведенные высказывания, сегодня «деградирует». Поэтому в ситуации постмодернистской деградации социальных коммуникаций феноменологический анализ предельных оснований социальности, поиск фундаментальных жизнемировых констант интерсубьективности может стать достойным философским ответом на ситуацию «постмодернистского «землетрясения культуры».В свою очередь, изучение параметров интерсубьективности приблизит нас и к решению проблемы конституирования смысла Другого в виртуальном общении, в частности, задав новый, феноменологический, вектор трактовки теста Тьюринга.
УЛУЧШЕНИЕ КАЧЕСТВА МЫШЛЕНИЯ: «СОКРАТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ» И ИНТЕРАКЦИЯ С КОМПЬЮТЕРОМ*
Н.С. Юлина