Искусство феноменологии

Итак, истина, о которой идет речь у Августина и Мариона, не только не есть истина высказывания, но, более того, это истина, которая не является какой бы то ни было формой явленности мира; истина есть «испытывание» или даже «испытание», которому субъект подвергается и которое субъекта преобразовывает, трансформирует. Соответственно и феномен истины как «насыщенный феномен» не может быть понят исходя из того «Я, которое смотрит на него»[343], то есть из нас самих как наблюдателей истины. Недаром главный упрек, который Марион бросает Хайдеггеру, заключается в том, что в качестве способа бытия Dasein истина оказывается не в состоянии поставить Dasein под вопрос, поскольку именно Dasein «вводит ее в игру»[344]. Марион смело бросает Хайдеггеру упрек в субъективизме: такая истина обречена оставаться всего лишь «эпистемологической» или же «феноменологической»[345], эта истина есть истина явления мира, которое остается скроено по моей собственной мерке. На такую истину я смогу смотреть без опаски, потому что она не ослепит меня – в то время как истина в качестве насыщенного феномена может быть дана только «в негативном модусе невозможного восприятия, в модусе ослепления»[346]. Хайдеггеровское отождествление истины и бытия-рас-крытым с точки зрения Мариона означает, что «даже если я творю (или позволяю твориться) истине, истина меня самого не творит»

[347]. Истина – даже истина о вещи – может претендовать на звание истины, только если в явлении вещи действительно «творится истина обо мне. Истина может даваться лишь тогда, когда истина творится – ив первую очередь тогда, когда творится истина обо мне, получающем ее»[348].

Таким образом, я сам оказываюсь уже не держателем истины, не производителем ее в речевом акте признания/исповедания – а, напротив, тем, кто возникает, конституируется, «творится» посредством истины. По отношению к истине Я могу претендовать лишь на статус свидетеля[349]; значит, Я вторичен по отношению к ней. Другими словами, та истина, которая открывается в confessio, представляет собой уже не столько истину сотворенную, veritas facta, сколько

veritas faciens, истину, творящую самого субъекта.

Хотя французская «феноменологическая традиция» уже достигла «консенсуса»[350] относительно необходимости перехода от конституирующего Я к Я, конституируемому внешней инстанцией (Богом или миром), и тезис о «предшествовании того, что я конституирую, моей автономной конституирующей силе»[351] отнюдь не является точкой зрения одного лишь Мариона, но встречается в разных формах у Деррида, Левинаса и даже Мерло-Понти, однако у одного лишь Мариона мы встречаем развернутую теорию «обращения», трансформации субъекта под действием истины и любви к истине. Более того, собственно в результате этого обращения, conversio под действием Божественной любви и возникает субъект (как «я сам»); в конечном итоге субъективность есть не что иное, как дар, исходящий от Отца светов

[352]. В то же время нет conversio без confessio: субъект должен ответить Богу на Его призыв, и моя субъективность, «самость» и есть ответ, или, точнее, «место» ответа Истине[353].

Своими размышлениями об исповеди, Confessio, Марион отвечает своему излюбленному собеседнику и оппоненту, Деррида[354]. Деррида говорит о сотворении истины, facere veritatem, неоднократно: он размышляет об этом выражении в посвященном Ангелусу Силезиусу и негативной теологии эссе «Кроме имени»[355], в книге о Бланшо[356]

, в «Circonfession»[357], а также в устных выступлениях на английском языке, разъясняющих, что же именно он хотел сказать в этой книге[358]. Деррида рассматривает confessio qua facere veritatem, исповедь в качестве истинствования, сотворения истины; для него, как и позже для Мариона, тема conversio, момент обращения, трансформации субъекта в (акте) истинствования является центральной. Истинствование не сводится лишь к свидетельству как к описанию положения дел или даже к речевому акту, его изменяющему; оно подразумевает исповедание, признание вины, просьбу о прощении, которые не сводимы к изменению внешней ситуации или фиксации этого изменения в речи. Истинствование как confessio, признание, подразумевает обращение: