Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

процессе своего словесно-логического творчества, вызываемого целью и надобностью сообщения, мы руководимся объективными целями и подчиняемся законам самого материала, из которого тут творим («понятия»), и который предстоит нам, как объективная данность, или мы признаем, что весь этот материал — только концепты, не соотнесенные, в свою очередь, ни к какому объекту и сами для творчества - не объекты, а его текучий состав, складывающийся в словесно-логический калейдоскоп по произвольному капризу ассоциаций и соизволению трансцендентальной апперцепции? Раз признанная объективная предметность мыслимого содержания, самолично входящего в смысловое выражение, как его смысл, принуждает нас и здесь, — в словесно-логической суппозиции слова, где объект - само же слово-понятие, - признать и искать ее права не со стороны субъекта. Соблазн кантианского субъективизма был бы соблазном в сторону того же концептуализма.

Нельзя отрицать, что Гумбольдт предлагает свое учение о внутренней форме, не обезопасив его ни от концептуализма, ни от кантовского субъективизма. Когда Гумбольдт отмечает, что к одному и тому же предмету мы относим разнообразные понятия и выражения, а потому и словесные формы его также многообразны, он этим только отрицает, что онтические формы могут быть названы внутренними формами слова. Но что же он утверждает? - Как звуковая форма, развивает Гумбольдт свою мысль, связана со словообразованием, так обозначение понятия связано с его образованием. У понятия имеются свои внутренние признаки, для которых артикуляционное чувство находит обозначающие звуки. Это имеет место даже при обозначении телесных, чувственно-воспринимаемых предметов, ибо и в этом случае слово не эквивалентно предмету, а лишь концепции (AufFassung) его в языковом акте (Spracherzeugung) в определенный момент словонахождения. «Слон», -мы уже знакомы с этим примером, - в санскрите называется то «дважды пьющим», то «двузубым», то «одноруким», — подразумевается (ist gemeint) один предмет, обозначается несколько различных понятий. Язык, таким образом, воплощает (darstellen) не предметы, а самостоятельные образования в акте языка, понятия их. Именно об этом образовании, поскольку оно рассматривается совершенно внутренне, как бы предшествующим артикуляционному чувству94, и идет речь.

Humboldt W. . Ueber die Nferschiedenheit des menschlichen Sprachbaues... § 11. S. 109. Ср. толкование этого пассажа у Март и. См.: Marty . Untersuchungen zur Grundlegung der allgcmeinen Grammatik und Sprachphilosophie. Prague, 1908. Bd. I. S. 159. Марти прав, различая классификацию одного и того же предмета, через подведение его под различные понятия, от различных методов обозначения одного и того же понятия. Только я думаю, что если первое есть логический акт, связанный с чистым конципирова-нием, то второе. - именно внутренняя форма слова, - есть также логический акт. связанный со словесным и понимаюшим (уразумевающим).

На основании этого всего можно утверждать, что Гумбольдт целиком примыкает к формуле Аристотеля: звук - понятие - вещь, а, толкуя средний термин формулы как субъективное образование (на основе «субъективного восприятия»)95, разрешает вопрос в духе и букве концептуализма. Такой результат может нимало не противоречить кантианству. Сущность последнего - не в отрицании приведенной формулы, а в ее упрощении и перестановке значений составляющих ее терминов. Упрощение началось задолго до Канта, пожалуй, со времени Локка, когда трудности средневековых споров между реалистами и номиналистами пытались рассеять психологической фикцией глухонемых процессов мышления и когда, в концептуалистических объяснениях, формула из тройственной превратилась в двойственную: понятие — вещь. Кант принял ее, как исчерпывающее разделение, превратил в дилемму и перетолковал в том смысле, что понятие не есть отражение вещи, а, напротив, спонтанное создание ума, составляющее закон, которому подчиняется вещь, как явление. Новые, специфически связанные с кантианством затруднения вытекают из раздвоения самой вещи на вещь в себе и явление, но в нашем контексте они менее важны и менее интересны, чем создающаяся, при кантовском способе разрешения дилеммы, трудность «подведения» чувственного многообразия явления под чисто интеллектуальное понятие. Как раз здесь особенно наглядно видно принципиальное значение учения о внутренней форме. Оно дает средства радикально покончить как с затруднением Канта, так и, независимо от субъективистических источников этого затруднения, с исторически накопившимися апориями словесно-логической проблемы. Вместе с этим, надо заметить, оно дает почву для радикальной реформы всей логики. К этому мы еще вернемся (стр. 427 сл.); а теперь остановимся на разъяснении Гумбольдта, независимо от предпосылок концептуализма и субъективизма.