мического, карикатурного, чудовищного и т.д. Идеал и образец значат шссь только то, что законы и приемы, «способы» преобразования -не всецело субъективны, в смысле зависимости от капризно и случайно бегущих переживаний субъекта. Субъект может быть свободен в выборе того или иного направления, способа модификации изображаемой действительности, но изображением выбранного способа он связывает и способ изображения, построения поэтических форм, образования тропов. Он свободен, далее, в отборе для них словесного и вообще изобразительного материала в каждом индивидуальном случае, но этот последний уже подчинен закону целого и осуществляемой им идеи художественности. Действительность преображенная становится действительностью по своему бытию отрешенною, по содержанию она может быть индивидуальною и субъективною, но по форме, и в этом последнем случае, она все же объектна. Если онтологические отношения действительности претерпевают здесь метаморфозу, то все же отношения изображаемого толкуются в нем в виде отношений как будто онтологических, квази-онтологических. Такое же, соответственно, квази-логическое значение имеют и поэтические, сообразные идеалу, трогтированные формы.
Из этого одного сразу видна ошибочность того истолкования внутренних поэтических форм, которое хочет видеть их источник в так называемых законах творчества, понимаемых как законы душевной деятельности творческого субъекта. Искусствоведы, и в особенности литературоведы, как известно, даже злоупотребляют этою ошибкою. Теперь легко открыть ее источник. Общее рассуждение исходит здесь из двух предпосылок: 1, выделение субъективности, как фактора, в образовании поэтического слова, 2, признание закономерности в этом образовании. Обе предпосылки могут быть признаны верными, но надо верно их истолковать. Обычно закономерность ишут в самом субъекте, а так как последний, - индивидуально или коллективно, -понимается как психологический субъект, то приходят к выводу, что психология должна решить все возникающие здесь вопросы: поэтика есть психология поэтического творчества. Психология, далее, есть естественная наука: поэзия, согласно такому заключению, должна быть естественной функцией человеческого психофизического организма. Такое заключение в корне противоречит тем предпосылкам Гумбольд-га, согласно которым поэзия есть функция языка, вернее, одно из направлений в его развитии, а язык есть вещь социальная.
И однако же, как факт, несомненно, что и поэтический и прозаический языки отражают физиологию (темперамент) и душевные особенности человека (характер, настроение и пр.), а не только способы преобразования и отрешения действительности. Нет надобности ос
париватъ факт, но достаточно его собственного указания на то, что не только поэзия отражает названные особенности; проза, как мы убедились, также не только сообщает о них, но носит их нередко, как бремя, на своих сообщениях. Если источник всего этого лежит не в специфических особенностях поэзии, а в сфере субъективности вообще, то надо более точно определить его место в ней, а для этого необходимо вернуться к вышепроизведенному (стр. 445 сл.) членению. Необходимо разъединить in idea, взятые у Гумбольдта в общие скобки субъективности, фантазию и чувство, глубже войти в положительное значение их в поэтическом творчестве, и сделать из произведенного разъединения нужные применения.