Искусство любви

…Едва Кармела скрылась в зоне паспортного контроля аэропорта, Хорхе сразу же почувствовал, что никогда ее больше не увидит… На сердце навалилась такая тяжесть, что он еле добрался до стойки бара.

Его Кармела уехала!  – ни о чем другом он думать не мог, а думать об этом было невыносимо. Он выпил стаканчик текилы – боль не отпускала; он выпил еще и еще…

Хорхе очнулся только дома. Как, каким образом он смог добраться до него целым и невредимым – знала, наверное, лишь Пресвятая Дева…

– Нет! – упрямо повторял он Лауре, лишь усиливая этим и ее боль. – Кармелу мы больше никогда

не увидим – она уехала навсегда!

…Дурные предчувствия сбылись – Кармела пропала! Хорхе с полгода каждый день трижды заглядывал в ящик: ждал, хотя и не верил, что письмо придет… Несколько лет он пытался разузнать о ней хоть что-то; потратил на это кучу денег и – сходил с ума от безрезультатности своих попыток! Увы, все его усилия разбивались о «железный занавес», подобно морским волнам, которые с глухой яростью налетают на мол, отгораживающий портовую бухту от залива, пытаются его разбить, сломать, уничтожить, но лишь с грохотом рассыпаются на мелкие бессмысленные брызги!

Семья Кармелы стала для Эрнандесов родной; Тересия с Лаурой часто плакали вместе, а Хорхе и Пако подолгу молча сидели друг против друга за бутылкой текилы.

Из динамиков рыдал голос Хосе Альфредо:

…Под песню, что марьячи заказал,

Со мной текила – друг мой самый верный,

а в памяти моей – твои глаза…

…С тех пор у Хорхе стала часто болеть грудь, но о врачах он и слышать не хотел, а лечился небольшими дозами текилы. Во время одного из приступов, почувствовав, что она не помогает, сам попросил Лауру вызвать врача. Тот категорически запретил курить, употреблять алкоголь, острую пищу и, разумеется, нервничать…

Хорхе бросил пить и вплотную занялся делами ресторана. Доходы пошли в гору, несмотря на отсутствие на сцене хоть какой нибудь певицы, а в зале – девочек легкого поведения и распространителей «Марии и Хуана» {2} .

День в заботах протекал незаметно, но наступала ночь…

«Я не верю, что с тобой случилось что-то дурное: la adivinadora

[86] не предсказала этого… Но тогда почему же ты не напишешь мне?! Хоть пару строк… Быть может, я чем-то обидел тебя? А твоя семья? Я больше не могу видеть глаза твоих родителей… О, Святая Дева! Зачем, ну зачем я отпустил тебя… так легко?! Быть может, ты обиделась на меня за это ? Но ведь я хотел тебе только хорошего! А если… Этот русский не дает тебе писать? Он запер тебя на своей вилле, и ты стала его рабыней? И поэтому я не могу получить о тебе никаких сведений?…А чем ты занимаешься… там? Ты по-прежнему поешь, или… он сделал из тебя домохозяйку? А деньги? Он действительно не беден, или… ты выступаешь и сейчас, а все деньги он забирает себе? Я и дальше буду делать всё от меня зависящее, чтобы узнать о тебе хоть что-то… Быть может, мне самому стоит поехать к тебе? Но это почти невозможно, поверь. Я узнавал. И даже не потому, что для этого мне, возможно, придется продать бизнес… Просто… если ты сама не хочешь этого, я не смогу переубедить тебя; а если тебя изолировали от всего мира, спрятав где-нибудь в глухом месте, – то в чужой стране, в одиночку, не зная языка… я не смогу разыскать тебя!»