Искуство Западной Европы: Средние века. Возрождение в Италии

Дали гористой Умбрии нашли свое отражение в пространственной глубине многих картин Перуджино, воспевшего несказанную красоту высоких небес и широких горизонтов, как фона не только для своих изящно-грациозных фигур, но и для великолепной, как бы увенчивающей эти фигуры ордерной архитектуры.

…Каждый город тогдашней Италии обладал своим собственным укладом, своей неповторимой индивидуальностью. И потому почти в каждом из них возникла собственная художественная школа. Все они вместе взятые шли в этот век к единой цели: познанию и преображению в искусстве земной красоты и ее наивысшего выразителя, полновластного хозяина жизни - Человека.

Перуджино. Мадонна с младенцем.

В «ученой» Падуе, славившейся своим университетом, где преподавали знаменитые гуманисты, разукрашенной такими великими мастерами, как Джотто и Донателло, жил в XV в. некий Франческо Скварчоне, пламенный энтузиаст классической древности. Возможно, он был художником, но о его творчестве нам ничего не известно; возможно, всего лишь подрядчиком, принимавшим заказы на произведения искусства. В его доме громоздились обломки античных капителей и барельефов, хранились древние медали, монеты и надписи, которые Скварчоне собирал вокруг Падуи и далеко от нее, совершая для этого длительные путешествия. Собирал с увлеченностью, заражавшей его окружение, включавшее более полутораста живописцев, ваятелей, золотых дел мастеров (почитавших Скварчоне своим учителем). Многие из них прославились впоследствии. Вот к этому человеку, в эту атмосферу культа античности, попал десятилетним мальчиком (есть даже сведения, что Скварчоне усыновил его) тот гений, которым Падуя одарила мировое искусство: Андреа Мантенья.

Живописец и гравер, Мантенья за свою долгую жизнь (он умер семидесяти пяти лет) увлекался, кроме того, математикой, в частности геометрией, оптикой, эпиграфикой и археологией.

В доме Скварчоне Мантенья влюбился в античность. И хотя Италия Ренессанса знала памятники только позднего Рима, совсем не имея понятия о великой поре эллинского искусства, он, в отличие от Никколо Пизано, подражавшего древнеримской скульптуре, умел извлечь из этих памятников все, что еще отражало в них истинную классическую традицию. И, включившись в эту традицию, он по-новому оживил ее, овеял героическим романтизмом, сочетая строгую заостренность рисунка с величавой поэзией своих замыслов.

Его живопись, как, впрочем, и живопись других художников того времени, - это вовсе не непосредственные этюды с натуры, основанные на первом впечатлении. Знаменательно в этом отношении письмо Мантеньи к мантуанскому повелителю Людовико Гонзаго (у которого он состоял на службе) из Рима, где он близко наблюдал пленного турецкого пашу. «Я нарисую его портрет и пошлю его вашей светлости, - сообщал Мантенья. - Я послал бы его уже теперь, но я еще не воспринял его черты совсем хорошо, так как он… иногда производит одно впечатление, иногда другое, так что я не могу еще хорошенько запечатлеть его в памяти».

Мантенья. Голгофа.

Словно высеченные из камня или отлитые из металла, четко выступают человеческие фигуры в обширных пространственных композициях этого художника с чудесно написанными архитектурными мотивами. Такими видел он и святых, и воинов, и вельмож: они предельно пластичны, позы их смелы, остро выразительны. Великолепен, например, его могучий воин в доспехах (с фигурой, мастерски построенной в перспективном сокращении снизу) на фреске в капелле Оветари при церкви Эремитани в Падуе [1].

[1 Росписи этой капеллы почти полностью погибли в 1944 г. от бомбежек.]

В Мантуе им расписан один из залов дворца Гонзаго, так называемый «Брачный покой». Фигуры светских и церковных властителей того времени, фигуры детей с трогательной почтительностью подающих руку старшим, так пластичны, так убедительны при полной иллюзии общей пространственной глубины, что, как правильно было замечено, зритель невольно ощущает себя в их среде - на фоне четкого, уходящего вдаль горного пейзажа. Тут Мантенья соперничает с Пьеро делла Франческа.

По смелости ракурса и по щемящему драматизму «Мертвый Христос» Мантеньи (Милан, галерея Брера) явился знаменательным событием в живописи кватроченто. А в его «Парнасе» (Париж, Лувр) танцующие музы предвосхищают своим ритмом и отточенной грацией то представление об уравновешенном веселье, которое получит полное художественное воплощение уже в искусстве Высокого Возрождения.

Добавим, что Мантенья был одним из первых выдающихся граверов на меди: именно он поднял гравюру до уровня большого искусства.

Огромно было влияние этого художника, особенно в соседней Ферраре, в Венеции и Ломбардии. Правда, у некоторых художников, подавленных его гением, резко очерченные, чаще всего безрадостные фигуры среди каменистых пейзажей, какие любил изображать Мантенья, кажутся несколько отвлеченными, черствыми в своей подчас нарочитой скульптурности.

Сандро Боттичелли