Исповедь о женской тюрьме

Правда теперь, как и у любого богача, вставал очень важный вопрос: где хранить все эти богатства? Никаких шкафов для продуктов здесь не было, и, как мне сказали, наутро можно просто не найти ничего из того, что передали. Вот поэтому и росли все эти продукты сверху вниз, свисая над головой, привязанные к нарам. Приходилось спать на сигаретах, привязав сухари и колбасу к полозьям верхней нары. Конечно, веревки воспрещались, но сделать их не составляло никакого труда, оторвав полоску от казённой простыни. Что-то взяла Женя на сохранение. Она предложила мне стать ее «семейницей» (так это у них называлось). Заключалось это в основном в том, чтобы вместе питаться и делиться всем, что передают родные. Думаю, изначально это слово включало в себя нечто большее, но зависело наверняка напрямую от порядочности и вообще отношений, сложившихся в данной семье.

В основном Женя принимала к себе в семью только тех, у кого были хорошие передачи. Видимо во мне она увидела потенциал. Глаз за два года у нее был наметанный.

Отказываться было глупо, и я согласилась. С тех пор всю ответственность за сохранность продуктов взяла на себя тетя Женя. Да и вообще, почти все время, что я провела в ее семье, я не знала, что такое нужда. Она сама готовила, умело распределяя продукты на всех. За два года в этой камере она научилась из простых продуктов делать просто королевские блюда. Как у нее это получалось, я так и не узнала. В то время меня мало интересовала кухня. А в тюрьме думать еще и о том, что и как готовить, не хотелось вообще. Поэтому мы все слепо доверяли нашей матушке Жене и были довольны. Главное, что мы были сыты и ели не тюремную баланду, а вкусную домашнюю еду. Она, орудуя кипятильником, готовила великолепные супы и пирожки из каши, с начинкой из колбасы. Нам ее стряпня казалась просто божественной. Не могу судить, что я сказала бы обо всем этом на свободе, но думаю, что есть люди, которые кулинары «от бога». Сделай их шеф-поваром и ресторан прославится.

Передачи позволяли не питаться тюремной баландой. Считалось, что ее есть не то чтобы недостойно, но нежелательно. Она и на самом деле была такой, что запихнуть в себя хоть ложку было проблематично. В основном это была каша, пшеничная или перловая, очень плохо проваренная, в большом количестве воды. Когда эту кашу наливали в тарелку, наверху образовывался белый студень. Моя собака есть такое не стала бы однозначно. Некоторые дамы, правда, лопали всю эту кашу, еще и про запас набирали. Кто их разберет, почему. Мне всегда были непонятны люди, которые не умеют терпеть голод. Но здесь голод был явно психологическим — а вдруг не хватит? Мне кажется, что так могли вести себя люди в послевоенное время, но объяснить причину их поведения я не могу. Мы спрашивали:

— Галя, ну зачем тебе еще одна миска баландоса?

А она молча улыбалась и игнорировала. Женя требовала:

— Вот чтобы все съела, иначе я тебе на голову эту миску надену.

— Галя, может еще кашла? — не унимались мы.

А Галя с готовностью подставляла тарелку.

Какие-то нарушения в психике, по всей видимости.

Женя ругалась, потому что весь стол был уставлен тарелками с этой дрянью, которой кормили потом унитаз. В обед давали суп, в основном что-то вроде рассольника, схожесть была только в том, что бульон варили из соленых огурцов. Вонял он ужасно, но некоторым нравились эти огурцы, и они вылавливали их из тарелок и поедали. Зрелище отвратительное. На ужин всё та же каша. Вот, в общем-то, и все разнообразие еды. Обязательные две ложки сахара в день и кусок черного хлеба. Иногда, очень-очень редко, давали подпорченную соленую кильку. Одна женщина собирала головы от этой рыбешки и все съедала. Никогда не забуду, как она подходила ко всем с протянутой тарелкой и в нее сваливали рыбьи головы. Потом она садилась на корточки у двери и ела их.

Не знаю, как жили некоторые люди, прежде чем попасть сюда, но они уплетали все это варево и набирали по десять килограмм за первый же месяц. А может на них просто нападал жор, не берусь судить. Их называли бандерлогами. Чаще всего любители пожрать очень не любили мыться, следить за своей внешностью и бороться за свою судьбу. Может быть, они заедали внутреннюю трагедию? Находили такую отдушину в сложившейся ситуации?

Наверное, бандерлогов можно было бы пожалеть, но там, в замкнутом пространстве, где приходилось бороться за каждый вдох, не было места неухоженным и дурно пахнущим женщинам, которые непрерывно пожирали кашу. В любом обществе ценят и уважают силу — не только физическую, но и силу духа. Люди, неспособные справиться с превратностями судьбы, волей-неволей становились изгоями. Здесь надо было оставаться сильным, это было более необходимо, чем на свободе, где слабость бывает простительна. Тюрьма не принимает жалобщиков, не терпит уныния. Грустно тебе — вой в подушку, переживаешь — не подавай вида, будь сильной, делай вид, что тебе все нипочем — тогда добьёшься уважения.

С одной из моих подруг мы часто вели подобные беседы: