Исповедь о женской тюрьме

У меня всегда был дар быстро и четко излагать мысли на бумаге, и я могла писать и писать, не думая подолгу над посланием. Слова лились из меня потоком, а ничего так не нравилось людям в тюрьме, как получать письма. Мне писало множество людей: малолетки, взрослые парни, с которыми я знакомилась, когда ходила к адвокату, девчонки из других камер. Всем нравилось получать письма, а когда в них было больше двух строчек, то и подавно. Я рассказывала истории из своей жизни и из чужой, подбадривала и поддерживала заключенных, делилась с подругами секретами. Мне постоянно признавались в любви, и я отвечала взаимностью. Это было приятно, думать, что кому-то ты не безразличен, что кто-то переживает за тебя. На этом строились все отношения в тюрьме. Наши малолетки очень нуждались в теплых словах, потому что все они были просто дети. Пусть испорченные, оступившиеся, злые и хулиганистые. Но здесь они становились беззащитными детьми, и каждой из нас хотелось поддержать и помочь хоть кому- то.

Так родилась Таня Пирог. Я не могла от своего имени переписываться сразу с половиной камеры малолеток (они ревновали), поэтому придумала новую личность. Назвала ее Таня Пирог (якобы такое прозвище ей дали за то, что она толстушка). Таня Пирог была недалекой деревенской девушкой, которая всегда хотела есть. Девчонки хохотали от души, когда я придумывала очередную байку от лица Тани и посылала ее мальчишкам. Таню все обижали. Ей не давали есть, а есть она хотела всегда. Таня была толстой и неуклюжей, а загнали ее на третий этаж. Таню хотел обесчестить Лилиан, и она его боялась, как огня. А еще Таня молилась за всех. Она утром, днем и вечером билась головой об пол и возносила молитвы небу, за мальчишек наверху, за обижающих ее девчонок, за родителей и детей. За мир во всем мире.

Малолетку просто потрясла история Тани. Там чуть ли не бунт поднялся в защиту этого странного создания! Они орали девчонкам из нашей камеры, что если те не прекратят обижать Таню Пирог, они затопят их (к слову сказать, они действительно могли это сделать). Они слали Тане еду, не жалея для толстухи самого вкусного! Таня была самым популярным человеком в тюрьме. Ей слали собственноручно нарисованные открытки, марочки и иконы, разнообразные самодельные крестики. Таню завалили советами, как себя вести и не давать в обиду.

«Танечка, не бойся. Слазь с нары, типа ты в туалет, а сама возьми тромбон[8]. И как только к тебе приближается Лилиан, как вдарь его этим тромбоном по голове, чтобы весь дух выбить».

А невинная Таня отвечала:

«Как можно ударить человека! Даже такого как Лилиан. Нет, пусть он съест мою пайку, пусть! А я воздам Господу молитву за него».

И тут же Танюше присылали пачку «Мивины».

Малолетка гудела — все хотели с ней переписываться и получить ее благословение. Считалось удачей, если за тебя молилась Таня Пирог. Нас всех откинули на задний план, выдвинув вперед толстую Таню. Ее звали поговорить на решку. Но не могла же я пойти от лица Тани, мой голос прекрасно знали все. Поэтому Таня жаловалась, что ей не разрешают. Малолетки приходили в бешенство, готовы были отправиться в карцер, лишь бы восстановить справедливость по отношению к святой девушке Тане.

Это ли было не признаком исправления? Того, что не все потеряно, и что полно в этих детях осталось добра и сопереживания? Дайте им доброе отношение, и они не ответят злом. Я верю в это. Верю в то, что их можно исправить. Главное не отворачиваться и стараться понять. С одним из этих мальчишек я переписывалась потом несколько лет. Мы просто рассказывали друг другу о своей жизни, делились переживаниями и успехами.

* * *

Люди уходили, и на их место приходили новые, принося с собой новые истории, но со временем они все приелись. Я устала, и казалось, что нет уже другой жизни кроме этой. Все дни были как один.

Как-то к нам в тюрьму приехала какая-то европейская комиссия, чтобы проверять гуманность содержания преступников. Хотя официально преступниками мы еще не считались, а только подследственными, но я поняла позже, что если уж тебя закрыли до суда, то это, считай, вынесенный приговор. Не было ни одного случая, когда кто-то смог покинуть тюрьму без срока, потому что его оправдали.

Вообще в нашей судебной системе не было оправдательного приговора. Мы считали это потому, что люди — не осужденные, а подследственные — содержались в нечеловеческих условиях. Признать заключение ошибочным государство просто не могло. В цивилизованных странах за такое выплачивались огромные денежные компенсации. А у нас проще осудить, дать хоть годик условно, но не признать, что человек невиновен. Поэтому, если подозреваемого оставили под подпиской о невыезде, то у него есть шансы так и не сесть в тюрьму. Но если уж человека лишили свободы, то это равнозначно обвинительному приговору.

Понятия «презумпция невиновности» у нас нет. По всему получалось, что виновность твою определяет следователь, а не суд. Если следователь решил, что человек виновен и является опасным для общества, его изолируют. А суд только подтверждает выводы следователя[9].