Исповедь о женской тюрьме

Однажды, возвращаясь с прогулки, мы столкнулись с девчонками из другой камеры. Их тоже вели с прогулки. Незаметно отделившись от своих, я увязалась за другой камерой. Заметили это только наши соседки, сами конвойные не знали в лицо всех заключенных, тем более кто в какой камере жил. Поэтому я беспрепятственно попала к соседям. Ох и посмеялись мы. Меня напоили чаем и расспрашивали обо всем на свете, в то время как охранники сбились с ног в поисках беглянки.

Они пересчитывали заключенных уже после того, как мы заходили внутрь камер. И вот охранник начинает пересчет, а одной не хватает. Наши причем тоже не заметили, когда я отстала, поэтому весьма искренне таращили глаза и не понимали, куда я пропала. Посчитали их, наверное, раз пять и в камере, и в коридоре, искренне недоумевая и не веря в побег.

В итоге меня нашли, конечно, а потом влепили «полосу» на мое личное дело. Полоса означала, что заключенный либо склонен к побегу, либо к суициду, либо к бунту. На твоем личном деле могли оказаться все три полосы, но это надо постараться.

Ну, вот я и оказалась в рядах склонных к побегу. Это, в принципе, ничем не грозило, но за камерой, в которой жил такой вот «краснополосочник», был более пристальный надзор. Чаще подходили к глазку, да и только.

Я сходила с ума. Возвращаясь с прогулки, бежала и заглядывала во все камеры. Передавала почту, чуть ли не в открытую на глазах у охраны, хохоча над окриками охранников. Они грозили дубинкой, но никогда ее не применяли. Мне симпатизировали, уж не знаю по какой причине, но на меня никто не писал докладных и смотрели на все мои шалости сквозь пальцы. Да, работу охранников нельзя назвать веселой, вот они и развлекались, как могли, глядя на меня. Я вносила сумбур в привычный уклад тюремной жизни.

Как-то раз ко мне заявился Рыжиков. У меня аж глаза на лоб полезли от подобной наглости. Пришел, как ни в чем не бывало, и стал что-то говорить об апелляции. Так как осужденных уже не ограничивали в получении писем со свободы, я знала, что для обжалования решения суда мне наняли другого адвоката. Не знаю, почему не уведомили дорогого Рыжикова, но я была просто поражена. Сдержав всю накопившуюся злость, я уведомила старикана, что у меня уже другой защитник. Рыжиков удивился. Огорчился. Собрал свои бумаги и ушел, изображая оскорбленную невинность.

Моей семье сразу после суда стало известно, что Рыжиков и обвинитель — приятели не разлей вода и часто проводят досуг вместе. У них все дела на пару, и Рыжиков работал по заказу прокурора и правоохранительных органов, которые всеми способами пытались замять историю нападения на гражданских лиц. Насколько я поняла, схема была отработана до мелочей. Родные обращались в местную коллегию адвокатов, где им советовали Рыжикова, как самого лучшего. Рыжиков связывался с прокурором и получал от него указания, все было чисто, комар носа не подточит: все документы и подписи в порядке, подсудимые рта не раскрывают, никаких лишних свидетелей.

Мое дело все равно получило огласку, и знал об этом чуть ли не каждый в городе. Город небольшой, вести распространяются быстро. К тому же, в отсутствие подробностей и фактов дело обрастало все новыми замечательными чертами, каждый старался внести свою лепту. Все меня знали, и каждый видел. УБОПовцев было не трое, а десяток, я была чуть ли не с автоматом. А они, в свою очередь, рассказывали о сверхсекретном задании и том, что я законспирированный агент не то ФСБ, не то ЦРУ. Я была знаменита!

Но, отправив меня за решетку на несколько лет, можно было не беспокоиться, что подробности дела вылезут наружу.

Возвращалась я со свидания с адвокатом в несколько приподнятом настроении. Пусть хоть немного, но испортила ему план по упеканию меня за решетку. Одно то, что он так расстроился, что у меня другой защитник, вызывало надежду. Возможно, еще не все потеряно?

Когда мы проходили по узкому длинному коридору, из которого вели двери в душевые, то столкнулись с вереницей заключенных мужчин. Человек двадцать заключенных охранялись только двумя конвойными. Правда с одним из них была собака. Не знаю, всегда ли они сопровождали мужчин с собаками, потому что я четвероногого охранника здесь видела впервые. Но и с целой камерой мужчин ранее не сталкивалась. Коридор был очень узким, и мы едва могли разминуться. Ситуация оказалась нестандартной, по всей видимости, таких столкновений вообще не должно происходить. Охранники были совсем еще мальчишками, и на их лицах явно читался испуг. Я же в свою очередь, разбалованная лояльным отношением моих конвойных, мило улыбалась встреченным заключенным.

— Привет, — весело кричала я и махала им рукой.

Я была похожа на кинозвезду в свой звездный час, улыбаясь самой ослепительной улыбкой.

— Как твое имя, красавица? Из какой камеры? Можно тебе написать?

Я ответила — и такой поднялся гвалт! Охранники стали орать на мужчин, а меня поволокли скорей мимо. Но тут один из заключенных стал вырываться и кричать:

— Так ведь это же моя Иришка! Дайте мне поговорить! Иришка, не уходи, — он вырвался и бросился за мной следом.