Испытание правдой

Надо отдать должное Джеффу, он не взорвался в ответ на эту реплику — а взрывался мой тридцатилетний сын всякий раз, когда ему что-то не нравилось. В моменты таких диких вспышек он вел себя как двухлетний ребенок. В юности Джефф слыл образцовым студентом и настоящим командным игроком, но он был из тех, кто впадал в короткую, но буйную ярость, если его жизнь омрачали проигрыш или мелкая личная неудача. Помню, когда он учился на старшем курсе колледжа, как-то на Пасху он приехал домой с забинтованной рукой. После настойчивых расспросов Дэна он признался, что выбил окно в своей комнате в общежитии, когда получил письмо с отказом из Гарвардской юридической школы (потом ему все-таки удалось поступить на юридический факультет Пенсильванского университета, тоже отнюдь не второго эшелона.) Шэннон, похоже, удавалось справляться с резкими и непредсказуемыми переменами в настроении мужа. Впрочем, она сознательно выбрала для себя роль идеальной жены-домохозяйки — с неизменным восторгом рассказывала, как меняет Эрин памперсы, помогает Джеффу в его карьере, презрительно высказывалась о работающих женщинах, называя их старыми каргами, при этом прекрасно зная, что сразу после того, как мы покинули Пелхэм и Дэн поступил в резидентуру в Милуоки, я устроилась учительницей и, если не считать перерыва на декретный отпуск, когда родилась Лиззи, с тех пор так и работаю. Жаль, что в тот вечер я не пригласила Шейлу Платт. Она бы полюбила Джеффа за преданность Республиканской партии, а его жену — за активное неприятие абортов: Шэннон частенько хвасталась мне, что участвовала в пикетировании абортариев в Хартфордских трущобах. Я не раз задавалась вопросом, стала бы она маршировать возле такой же клиники в аристократическом пригороде Вест-Хартфорд, где они живут, и не вызвало бы это пересудов среди ее таких же рафинированных подруг-домохозяек, которые голосуют за республиканцев, но при этом не жалуют тех, кто посягает на их репродуктивные права… совсем как моя лицемерная невестка.

Конечно, я бы никогда, никогда не высказала все это Джеффу или Шэннон. Это не мой стиль. И не стиль Дэна. Впрочем, Дэн вообще редко заводится, если только речь не идет об ортопедической хирургии, или о состоянии дел в Американской медицинской ассоциации, или о его обожаемом «лексусе» или теннисе, в котором он не только игрок-любитель, но и страстный болельщик. Даже когда я заметила — после ее первого визита к нам в качестве «постоянной девушки» Джеффа, — что Шэннон будет рьяно исполнять роль «маленькой женщины», Дэн лишь пожал плечами и сказал:

— Кажется, они отлично подходят друг другу.

— Единственное, что меня настораживает, — сказала я, — так это то, что она чертовски консервативна.

— Джеффа тоже не назовешь отчаянным радикалом.

— Вот и я о том же. Он свяжется с этой девушкой, и его ждет самый консервативный и старомодный брак.

— Но это именно то, чего он хочет, — сказал Дэн и уткнулся в спортивную страничку «Бостон глоб» с результатами вчерашнего дня на Уимблдоне.

— Я знаю, что он этого хочет. Потому и беспокоюсь: наш сын превратился в настоящего эйзенхауэровского республиканца.

— По мне, так Эйзенхауэр куда больший либерал, нежели Джефф, — сказал Дэн.

Я улыбнулась. Моего мужа, может, и не назовешь весельчаком, но его ненавязчивое чувство юмора до сих пор восхищает меня и напоминает о том, что этот очень консервативный (и успешный) доктор не так уж пресен и в нем тоже есть подрывная жилка.

Свернув с шоссе, я проехала еще около мили по узкой двухрядной дороге, которая вела к нашему дому на Чемберлен-Драйв. Когда в 1981 году Дэн получил работу в Медицинском центре Мэна, мы купили домик с тремя спальнями на участке земли в полакра во Фрипорте… в те времена Фрипорт был всего лишь маленьким городком, которому посчастливилось стать родиной «Л. Л. Бин» [49], а вовсе не центром шопинга, каким он стал в наши дни. Дом стоял в лесу. Хотя и небольшой, с низкими потолками, он был очень уютным. Во всяком случае, после убогой квартиры в Пелхэме любое жилище, размером превышающее три обувные коробки, казалось дворцом. Больше всего мне нравилось то, что, хотя дом находился всего в полумиле от главной дороги, вокруг не было ни души. Мы жили как на необитаемом острове… и это впечатление усиливалось, когда январским утром, проснувшись от яркого солнца и выглянув в окно, видели свежие сугробы, наметенные ночным снегопадом, а из кухни открывался фантастический вид на девственные зимние леса, не тронутые цивилизацией.